Крестоносцы
Шрифт:
И он остался. Однако он любил приходить в замок полюбоваться его великолепием и пышностью, сравнить его со старым гнездом и заодно поглядеть на Збышка, Ягенку и внучат. Все, что он видел, было по большей части делом его рук и все же наполняло его гордостью и удивлением. Иногда к нему приезжал старый Вильк «покалякать» у огня, а то Мацько навещал его с той же целью в Бжозовой; однажды старый рыцарь и выложил ему свои мысли о «новых порядках»:
— Мне, знаете, иногда даже чудно. Все знают, что Збышко бывал в королевском замке в Кракове, — ему ведь только чуть голову не срубили! — и в Мазовии, и в Мальборке, и у князя Януша, Ягенка тоже в достатке выросла, но замка своего у них все-таки не было… А теперь они так живут, будто иначе никогда и не живали… Похаживают себе да похаживают по покоям да все слугам приказывают, а устанут, так сядут, посидят. Прямо тебе каштелян с каштеляншей! Есть у них горница, где они обедают с солтысами [115] , приказчиками и челядью, так и лавки там для нее и для него повыше, прочие ниже сидят и ждут, покуда пан и пани себе на блюдо положат. Таков уж придворный обычай, а мне всякий раз приходится напоминать себе, что это не какие-нибудь важные паны, а мой племянник с женой, которые меня, старика, в руку чмокают, на первое место сажают и называют своим благодетелем.
115
Солтыс — староста. В описываемые времена солтысы деревень и городов имели значительные права и доходы.
— За это Господь Бог и ниспослал им Свое благословение, — заметил старый Вильк.
Затем, грустно покачав головой, он прихлебнул меда, пошевелил железной кочергой головни в печке и сказал:
— А вот мой парень погиб!
— Воля Божья.
— Это верно! Старшие сыны — пятеро их у меня было — полегли задолго до него. Да вы сами знаете. Что и говорить, воля Божья. Но этот был самый крепкий. Настоящий Вильк, и когда бы не погиб он, так, может, сегодня тоже жил бы в собственном замке.
— Уж лучше бы Чтан погиб.
— Что там Чтан! Он взваливает себе на спину мельничные жернова, а сколько раз мой трепал его! У моего была рыцарская выучка, а Чтана жена теперь по роже хлещет; он хоть и силач, а дурак.
— Да, никудышный! — подтвердил Мацько.
И, воспользовавшись случаем, стал превозносить до небес не только рыцарское искусство Збышка, но и его ум: он, мол, в Мальборке состязался с первейшими рыцарями, а «с князьями говорить для него все едино, что орехи щелкать». Старик хвалил Збышка и за рассудительность, и за хозяйственность, без чего замок поглотил бы скоро все их достояния. Не желая, однако, чтобы старый Вильк подумал, будто им грозит что-нибудь подобное, он сказал, понизив голос:
— Ну, по милости Божьей, добра у нас полны сундуки, побольше, чем люди думают, только вы про то никому не сказывайте.
Люди, однако, и догадывались, и знали, и друг другу рассказывали, раздувая все и преувеличивая, особенно богатства, которые богданецкие рыцари вывезли из Спыхова. Болтали, будто деньги из Мазовии везли целыми бочонками. Мацько как-то выручил знатных владетелей Конецполя [116] , дав им взаймы десятка два гривен, и все окончательно уверились в несметности его «сокровищ». От этого богданецкие рыцари еще больше значили в глазах людей и пользовались еще большим почетом, и в замке у них всегда полно было гостей, на что Мацько, хоть и был бережлив, никогда не смотрел косо, зная, что это помогает возвеличению рода.
116
Конецполь (ныне в Ченстоховском воеводстве) — в 1403 г. получил права города. Далее Сенкевич упоминает Якуба (Кубу) из Конецполя, воеводу серадзского в 1394–1430 гг. Конецпольские стали влиятельным магнатским родом.
Особенно пышно справляли крестины, а раз в год после Успения Збышко устраивал для соседей большой пир, на который приезжали и шляхтянки поглядеть на рыцарские состязания, послушать песенников и при свете смоляных факелов до утра поплясать с молодыми рыцарями. Вот тогда-то старый Мацько тешился и радовался, любуясь на Збышка и Ягенку, которые с виду были так горделивы и величавы. Збышко возмужал, раздался в плечах, но, хоть ростом был высок и могуч, лицо у него по-прежнему было юношеским. Когда же, охватив пышные волосы пурпурной повязкой, он облачался в богатое платье, затканное серебряными и золотыми нитями, не только Мацько, но и многие шляхтичи говорили про себя: «Господи, сущий тебе князь в своем замке». А перед Ягенкой, которая сияла молодостью, здоровьем, силой и красотой, рыцари, знакомые с западными обычаями, не раз преклоняли колено и просили ее стать дамой их сердца. Сам старый владетель Конецполя, который был серадзским воеводой, при виде ее приходил в восторг и сравнивал ее с утренней зарей и с «солнышком», «которое озаряет мир и даже старую кровь заставляет играть в жилах».
XLVII
Но вот на пятом году, когда во всех деревнях был заведен образцовый порядок, когда над законченной сторожевой башней уже несколько месяцев развевалась хоругвь с Тупой Подковой, а Ягенка благополучно родила четвертого сына, которого назвали Юрандом, старый Мацько сказал как-то Збышку:
— Все на свете случается, вот бы послал Бог счастье еще в одном деле, и можно умереть спокойно.
Збышко поглядел на него испытующим взором и, помолчав с минуту, спросил:
— Уж не о войне ли с крестоносцами вы говорите, больше ведь вам и желать-то нечего?
— Я скажу тебе, что и раньше говорил, — ответил Мацько, — покуда жив магистр Конрад, войны не будет.
— Не век ему жить!
— Да и мне не век, вот почему я совсем про другое думаю.
— Про что же?
— Э! Лучше не загадывать. А пока что съезжу я в Спыхов, а коли приведет Бог, так и к князьям в Плоцк да в Черск.
Збышко не очень удивился, — Мацько за последние годы не раз ездил в Спыхов, — он только спросил:
— Долго ли пробудете?
— Да на этот раз подольше, в Плоцке придется задержаться.
Спустя неделю Мацько и впрямь уехал, захватив с собой несколько повозок и добрые доспехи, «на случай, если придется с кем-нибудь драться». Прощаясь, он еще раз предупредил, что, может, задержится, и действительно задержался: целых полгода не было о нем ни слуху ни духу. Збышко стал уж беспокоиться и наконец отправил в Спыхов нарочного, но тот встретил Мацька за Серадзом и вернулся с ним домой.
Старый рыцарь был что-то мрачен, но, порасспросив Збышка обо всем, что делалось в его отсутствие, и узнав, что все в порядке, успокоился, повеселел и сам заговорил о своей поездке.
— Знаешь, я был в Мальборке, — сказал он.
— В Мальборке?
— А то где же?
Збышко воззрился на него в изумлении, затем хлопнул себя по ляжке и воскликнул:
— Господи! А я-то совсем забыл!
— Ты-то мог забыть, потому что выполнил свой обет, — ответил Мацько, — но не приведи Бог, чтобы я от обета своего отступился и честь свою замарал. Не в обычае это у нас, и клянусь Крестом Святым, что, покуда жив, я этого обычая не нарушу.
Мацько при этом нахмурился, и лицо его стало таким ужасным и грозным, каким Збышко видел его только в былые годы у Витовта и Скирвойла, когда надо было сражаться с крестоносцами.
— Ну и что же? — спросил Збышко. — Не одолели?
— Как же я мог его одолеть, коли он не принял моего вызова.
— Почему?
— Он стал великим комтуром.
— Куно Лихтенштейн стал великим комтуром?
— Ба! Его, может, и великим магистром изберут. Как знать! Но он уже сейчас почитает себя равным князьям. Говорят, в ордене он вершит всеми делами, все лежит на его плечах, магистр без него шагу не ступит. Да разве он выйдет драться на утоптанной земле? Только на смех меня люди подняли бы.