Крестоносец
Шрифт:
Видимо, здесь следует дать кое-какие пояснения. Раз в два года аббат Педро назначал одного из подающих надежды монахов на роль своего помощника, и занять такое ответственное положение считается великой честью. Я удостоился этой чести в тринадцать лет. Исполняя возложенные на меня обязанности помощника, я проводил дневные часы — между службами «последование шестого часа» и «последование девятого часа» — в покоях аббата. Я вел его переписку, составлял протоколы важных встреч, напоминал аббату о праздничных днях литургического календаря. Еще я считал и сортировал монеты в казне — они струились сквозь мои пальцы, как прохладная весенняя вода. Когда мне исполнилось пятнадцать, аббат Педро назначил меня своим помощником на следующие два года, признав тем самым мою преданность и благоразумие. Он часто делился со мной мыслями о других обитателях монастыря.
Согласно обычаю, привратник проводил Франциско в покои аббата.
— Входи, сын мой, — обратился аббат Педро к Франциско, который не очень-то спешил переступить через порог. — Добро пожаловать в Санта-Крус.
Сцена приветствия вновь прибывших повторялась здесь много раз. Бывали среди новичков и высокие, и низкорослые, и толстые, и худые. Но на лице каждого неизменно выражалось самодовольство и неприкрытое осознание своей исключительности — исключительности детей, рожденных в знатной семье. Иногда, если то были вторые или третьи по старшинству сыновья, вынужденные принять постриг, к этому выражению примешивалось легкое презрение — свидетельство горькой несправедливости их участи. Знатные фамилии отдавали младших сыновей в лоно церкви, чтобы избежать дележа наследства — в таком случае младшие дети не претендовали на землю, но вели жизнь, достойную их знатного происхождения, что способствовало духовному обогащению их родителей.
Когда Франциско все же вошел, я поднялся с места и тут же отметил про себя, насколько он отличается от остальных.
Он рассеянно улыбался. Точнее, то была полуулыбка — левый уголок его рта был приподнят, левый глаз слегка прищурен; вторая же половина лица Франциско оставалась мрачной. Правый его глаз словно сосредоточился на неких тайных переживаниях, и это придавало лицу юноши печальное, чуть насмешливое выражение, как будто его забавляли собственные страдания.
Казалось, подобная манера держаться привела аббата Педро в некоторое замешательство. Он целую минуту не сводил с Франциско глаз, прежде чем заговорить.
— Я благодарю Господа за то, что Он посчитал меня достойным принять над тобой опеку, — наконец произнес аббат.
Франциско не сводил мрачного взгляда с окна. Аббат подвинулся влево, пытаясь попасть в поле его зрения.
— Как тебе хорошо известно, Франциско, — продолжал аббат, — монастырь наш обязан своим существованием щедрости твоей семьи. Монкада всегда ценили священный труд цистерцианского ордена. Наши бенедиктинские братья и сестры, — таким вступлением аббат Педро неизменно приветствовал вновь прибывших, — слишком возлюбили злато и серебро, тогда как Христос был человеком «камня и дерева», Франциско. Цистерцианцы стараются возродить первоначальную чистоту взглядов святого Бенедикта. Наши бенедиктинские братья носят черные одежды, мы же носим небеленые — символ непорочности слова Христова и нашей миссии. Наши монастыри строги и просты: никаких излишних украшений на стенах — ведь украшения отвлекли бы внимание от молитв и созерцания. Мы избегаем новой моды — вставлять цветные стекла в окна церквей. Если свет Господа совершенен, зачем искажать его лучи?
Аббат Педро с надеждой посмотрел на новичка, но Франциско явно не собирался отвечать. Было даже непонятно, слушает ли он аббата, его взгляд был устремлен куда-то вдаль. Аббат Педро оглянулся, чтобы проверить, что же так заинтересовало Франциско.
— У наших бенедиктинских братьев, — повысил голос аббат, пытаясь привлечь внимание юноши, — есть рабы, которые трудятся на полях. А братья Санта-Крус сами возделывают землю. Мы не боимся испачкать руки, как не боялся этого Христос, работая плотником в Галилее. Мы не намерены менять правила святого Бенедикта — они остаются нашим примером, нашей дорогой к Всемогущему. Мы просто пытаемся устранить некоторые излишества старого ордена. С помощью камня и дерева мы расширяем владения Христа, углубляясь в темные равнины Иберии… Франциско! — Аббат Педро перешел почти на крик. — Принимая во внимание исключительность и непродолжительность твоего пребывания здесь, я подготовил для тебя отдельную келью! Кроме того, ты будешь работать на полях через день. В трапезной ты будешь сидеть справа от меня — на этих местах блюда раздают в первую очередь. В праздничные дни ты сможешь насладиться самыми сочными кусками рыбы.
— А разве у Христа были привилегии? — впервые заговорил Франциско.
— Что-что? — переспросил аббат Педро.
— Разве с Христом обращались по-особенному, когда распинали Его? — спросил Франциско.
— Нет, — ответил аббат. — Наш Господь принял муки на кресте.
— Тогда я сомневаюсь, что Монкада заслуживают особого обхождения, — продолжал Франциско. — Я ценю вашу заботу, аббат Педро, но я бы предпочел занять место в общей спальне и выполнять работы, возложенные на всех остальных братьев.
Аббат Педро слегка улыбнулся. По крайней мере, теперь он знал, что Франциско слушал его.
Франциско взглянул на меня и спросил:
— Не будешь ли ты так добр проводить меня в спальню?
Несмотря на волнения, связанные с прибытием Франциско, он очень быстро влился в жизнь монастыря Санта-Крус.
Этот юноша оказался словно созданным для монастырской жизни. Молился он с невероятным усердием во время каждой из восьми ежедневных служб — Opus Dei. В то время как некоторые из монахов просто наскоро бормотали слова молитвы, особенно на службе в два часа ночи, Франциско всегда пел псалмы с особым усердием. Аббат Педро однажды сказал, что молитва Франциско близка к отчаянию — будто мальчик обращается с торжественной мольбой к Господу или же пытается узнать у Него нечто очень важное.
С восходом солнца Франциско занимал свое место на полях рядом с остальными монахами — четыре часа в день они работали лопатой и мотыгой, дабы посеянное на полях, как и добрые дела, принесло вознаграждение сторицей. Франциско трудился с неутомимой энергией и в то время как остальные прохлаждались в тени, не хотел даже сделать перерыв, чтобы утолить жажду. Иногда, в жаркие дни, он снимал белую рясу, и тогда капельки пота блестели на его голой спине, а гладкие мускулы играли на фоне желтых колосьев пшеницы.
Остальные наблюдали за ним с любопытством. Кто был этот знатный из знатных, работавший словно крестьянин и, казалось, получавший от этого удовольствие? Некоторые мальчики отпускали злые замечания. Однажды я услышал, как Филипп Гонзалес усомнился в знатном происхождении Франциско:
— Возможно, его отец работал на полях и забрел в покои баронессы во время отсутствия ее мужа.
Однако со временем Франциско заразил своей энергией остальных братьев. В конце концов, мы все последовали его примеру и после первого же лета, проведенного Франциско в монастыре, собрали рекордный урожай ячменя и пшеницы.
В отличие от большинства новичков, прибывавших в Санта-Крус, Франциско был грамотен и мог пользоваться замечательным собранием монастырских книг. После мессы он обычно часа два сидел в библиотеке, с головой уйдя в манускрипты какого-нибудь малоизвестного христианского святого. Большой палец, которым Франциско переворачивал страницы, был вечно перепачкан чернилами. Иногда юноша настолько уходил в чтение, что не слышал звона колоколов, возвещавших о «последовании шестого часа», и после того, как большинство мальчиков отправлялись на дневную службу, библиотекарю приходилось хлопать его по плечу.