Крестоносец

Марченко Геннадий Борисович

— Насколько я знаю, — начал я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал, — насколько я знаю, эта мазь позволяет всего лишь менять облик, а для продления жизни ведьма должна переспать с мужчиной. Даже если Адель каждый раз на любовном ложе высасывает из Людовика омолаживающие её соки, и она так же стара, как и Урсула, то неужели этого хватило для того, чтобы зачать и родить ребёнка?

— Адель не так стара, ей на самом деле не больше пятидесяти, король этого, естественно, не знает. Всего у неё трое детей, но дочь и старший сын давно живут своей жизнью, Людовик о их существовании даже не догадывается. Мазью пользуется, когда привечает короля,

при нём она всегда выглядит молодой и красивой, боится, что он найдёт другую, помоложе. Ему же всего двадцать семь. Не знаю, что она использовала, чтобы остаться способной к деторождению в таком возрасте. Хотя история знает примеры, когда женщины в преклонном возрасте становились матерями. Женщины… Насколько они глупы, настолько и опасны, поэтому я никогда не подпускал их к себе.

— Но при этом якшаетесь с ведьмами, — не замедлили поддеть его я.

— Ведьмы — не женщины. Я бы даже скорее отнёс их к моим коллегам, правда, выбравших несколько иной путь к познанию.

— Ага, устланный телами девственниц и младенцев.

— Нельзя съесть яйцо, не разбив скорлупы.

— В Освенциме вы были бы на хорошем счету.

— В Освенциме? Что это за место?

— Неважно… По мне — таким, как вы, не место на земле.

— А кому место на земле? Скоту в человеческом обличье? — просипел, такое ощущение, из последних сил Фабье.

Я покачал головой:

— Вижу, наша беседа себя исчерпала, каждый из нас всё равно останется при своём. Да и некогда мне тут с вами рассиживаться, факел вон того и гляди погаснет, а мне пора возвращаться в трактир. Давайте считать, что вы исповедовались, хотя исповедь была несколько странной, да и я, если честно, не епископ, и даже не приходской кюре. Может быть, желаете молитву прочитать перед… хм… уходом?

— Будь ты проклят!

— Вижу, что не горите желанием. Небось и в Господа нашего Иисуса Христа не верите? Учёный, хм… Что ж, воля ваша.

Квазимодо стал первым, кого я убил в своей новой ипостаси. Случилось это на адреналине, на каких-то заложенных природой воина инстинктах. В прежней ментовской жизни на моём счету был всего один труп, когда я застрелил преступника при задержании. Ну он того заслуживал, на совести этой мрази было несколько трупов женщин и детей.

Сейчас же мне предстояло хладнокровно отправить на тот свет человека…вернее, нелюдь, по-другому назвать этого Менгеле средневековья у меня язык бы не повернулся. Но, наверное, поэтому я не испытывал угрызений совести. Я медленно вытащил из его спины нож, Мясник слабо застонал, потом ещё раз застонал, когда я перевернул его на спину.

— Вы готовы?

Фабье тихо выдохнул и прикрыл глаза, видимо, это означало «да». Ну что ж, и правда, чего тянуть резину? Мысленно попросив у Всевышнего, ежели он всё-таки есть и поглядывает на меня из своего Небесного царства, прощения, я коротким движением вогнал нож в грудь, в то место, где, по идее, должна располагаться сердечная мышца. Повезло, лезвие не упёрлось в ребро, не скользнуло по нему в сторону, а попало куда надо. Не иначе, Господь всё же существует, избавил и меня, и Мясника от мучений.

Приложив два пальца к шее и удостоверившись, что пульс не прощупывается, я встал, окинул взглядом жутковатую картину и вышел.

Это действительно был подвал, мне пришлось пройти узким каменным коридором со сводчатым потолком, куда проникали крупицы света из открытой двери, прежде чем я оказался в небольшом саду с аккуратно

высаженными деревьями, среди которых я заметил и яблони с грушами. Вход в подвал начинался отсюда, и первым моим желанием было поскорее покинуть это страшное место, благо что только начинало светать. Но я всё же решил заглянуть в дом. Вряд ли внутри увижу или услышу кого-то из домочадцев, что-то мне подсказывало, что Огюст Фабье и его верный пёс Жиль жили здесь вдвоём.

Мои предположения оказались верны. На первом этаже помимо обеденной залы и кухни я обнаружил своего рода операционную. Над крепким дубовым столом с затёртыми бурыми пятнами висела большая масляная лампа с отражателем — вогнутой пластиной из какого-то серебристого металла, вероятно, олова. Лет через сто какой-то монах должен изобрести зеркало из стекла и олова, выливая расплавленный металл внутрь стеклянного сосуда. Потом остывший шар разбивался, получались неровные, изогнутые пластинки. И только в начале XVI века придумают, как делать плоские зеркала на ртутной амальгаме. Хм, у меня есть шанс опередить время, если только раньше меня не нашинкуют в капусту сабли сельджуков. Ну или ведьмы не ополчатся, своими заклятиями превратив меня в жабу.

Надо же, никогда в ведьм и прочую мистическую хрень не верил, а тут… Может, я попал в какой-нибудь параллельный мир магии или в Средние века действительно люди обладали сверхспособностями?

Сильно тут задерживаться я не собирался, где-то за покрытыми лесом горами уже вставало солнце. В ходе экспресс-обыска я нашёл два мешочка, оба из тонко выделанной кожи с затягивающимися завязками. Тот, что побольше, оказался туго набит серебряными денье, а вот во втором я обнаружил украшения. Кольца, серьги, браслеты, подвески… Только золото и драгоценные камни. Не иначе сняты они были с несчастных жертв, подумал я, прикидывая, сколько же девушек стали жертвами маньяка и его подручного. Здесь только самые дорогие цацки, а ведь наверняка хватало украшений и поскромнее. Интересно, куда Мясник с Квазимодо потом девала тела? И где они вытапливали жир? И как вообще это делали?

Так, ну её на фиг, голову ещё забивать такими мыслями. От серебра не откажусь, там навскидку две, а то и все три сотни монет. А вот мешочек с украшениями я решил не брать. Во-первых, как-то мне претило, зная, что сняты они с несчастных девушек. А во-вторых, эти украшения мог кто-нибудь опознать. Ну ладно, в Бурже я ими светить не стал бы, но кто знает, кто знает… В моей служебной биографии и не такие совпадения случались.

Я решил оставить мешочек на столе, а под него подложить письмо. В нём я, воспользовавшись найденным куском пергамента и чернилами, вкратце описал, какие злодеяния творил Огюст Фабье и его Квазимодо по имени Жиль, и где искать их тела. Писал на французском из моего будущего, надеюсь, он не сильно отличается от рукописного средневекового, и те, к кому в руки попадёт это письмо, разберутся с его содержанием.

Упомянул Урсулу, а про Адель решил умолчать. Слишком серьёзная фигура, к которой мне, видимо, самому придётся искать подход. И если показания Мясника подтвердятся… Уверен, моя рука не дрогнет. Я сам инквизиция, сам вершу правосудие. Подписался как «Святой Януарий», и даже нарисовал подобие той головы, что была на моём щите. Этакая подсказка для башковитых, хотя я более чем был уверен, что в эту эпоху следствие никто проводить не станет. А если и станет, то… Да нет, ничего у местных сыщиков не получится.