Крестовые походы
Шрифт:
Замок Дюрренштайн, мрачно возвышавшийся на огромной скале над Дунаем, был скорее военным форпостом, чем жилищем; его использовали для сбора пошлин с проезжавших по реке. Здесь мало что изменилось с той поры, когда крепости баронов были не более ухоженными, чем крестьянские хижины, хотя и более прочными. Правда, внешние стены Дюрренштайна укрепили круглыми башнями, но двор замка, представлявший собой свалку мусора, был окружен конюшнями и другими грязными плетеными лачугами, в которых единственным радующим глаз пятном было пламя горна, на котором кузнец придавал форму подковам.
Менестрель пришел в
Привратник замка обрадовался его появлению. Конюх, державший лошадь, пока ей ставили новую подкову, хотя и трясся от холода, но расплылся в широкой улыбке. Чумазый поваренок выскользнул из кухонной пристройки у основного здания, представляющей некоторое усовершенствование по сравнению с тем временем, когда мясо жарили прямо в зале. Появились и воины гарнизона, протиравшие глаза, поскольку поздно вставать и бодрствовать в полночные часы было обычным делом для некоторых обитателей замка. Менестрель доставил им удовольствие плавным речитативом, в котором излагал хронику этих мест. Император Генрих, говорилось в нем, приезжал в Ратисбон. На мельничной запруде в Грюнвальде нашли труп хорошенькой девушки. На землях белых монахов в окрестностях Мюнхена родилась двухголовая овца. Набожный нищий исцелился от слепоты, промыв глаза в источнике святой Вальпургии. По слухам, Ричард Английский тайно содержится в заключении в Австрии. Он посмотрел на слушателей и, заметив испуганные взгляды, плавно перешел к грубоватой местной песенке.
Дверь под лестницей внизу главного здания распахнулась, и во двор поспешил спуститься молодой человек, небрежно одетый и простецкого вида, но стоявший по положению выше воинов, о чем говорили серебряная пряжка на поясе и поношенный меховой плащ, вероятно составлявший часть добычи, захваченной при ограблении какого-нибудь купца. Верно посчитав его сыном владельца замка, менестрель подвел скучную песню к концу и принялся расхваливать лучшие свои произведения.
– Только что от двора, мой благородный господин! Все самое последнее с рождественского праздника при дворе герцога в Вене. Стоит ли называть человека, который там пел?
Он подмигнул, беззастенчиво намекая на себя, хотя его костюм и манеры опровергали такую возможность. Но даже если молодой дурень ему не поверил, лакомые кусочки из высшего света должны были возбудить его аппетит.
Каким бы он ни был неотесанным, этот молодой человек проявил честолюбие. Возможно, он рассчитывал запомнить модный мотив или заставить менестреля научить его нескольким иностранным словам. Как-то даже слишком просто, подумал менестрель, в двадцатый раз настраивая виолу, чтобы заиграть песню короля Ричарда.
Исполняя эту песню, он всегда полностью использовал диапазон своего голоса, отправляя музыку парить так же легко, как облачко пара от его дыхания на зимнем воздухе. Те, кто обладал музыкальным слухом, могли ее слушать разинув рот, но молодой наследник Дюрренштайна не принадлежал к таким людям. Он явно не имел понятия, что слышит любимое творение короля, чьи сладкие песнопения были знамениты в Нормандии, Анжу, Пуату и Аквитании, землях рыцарства, и во всех остальных владениях короля Ричарда.
Менестрель закончил текст песни и умолк, продолжая наигрывать мелодию на виоле. Неожиданно наступил тот самый момент, которого он ждал. Из щели в башне густой низкий голос подхватил мелодию, продолжив поэму, которую в этой стране не знал никто, кроме ее автора, короля Ричарда.
Менестрель вздрогнул, и его пальцы соскользнули со струн виолы, странно взвизгнувших. В то же мгновение дверь внизу лестницы открылась, и краем глаза менестрель заметил фигуру владельца замка, который, положив руку на меч, прислушивался к музыке.
Губы менестреля растянулись в улыбку, хотя они с трудом повиновались хозяину.
– Ага, вижу, у вас уже есть музыкант, и неплохой, хотя ему не хватает блеска. Испытаю-ка я его еще парой куплетов.
Он снова повысил голос. Уже давно заготовил он стихи на провансальском диалекте, понять которые в этом малокультурном месте не мог никто, даже если какой-нибудь старый крестоносец понимал по-французски.
– О, мой король, – запел менестрель, – здоровы ли вы? Если взятка или обман помогут вашему побегу, то лодка, меч и быстрый конь к вашим услугам. Иначе повелитель того, кто владеет этим местом, потребует вашей выдачи.
– Меня не освободит ни взятка, ни обман. – Уверенный голос звучал почти так же прекрасно, как в собственном зале Ричарда. – Воины с мечами наголо сторожат меня день и ночь в этой маленькой комнате. Пусть потребует меня повелитель; его я не боюсь. Он всего лишь… – Здесь пение оборвалось, поскольку певец дошел до конца куплета и его мнение о Генрихе Гогенштауфене осталось невысказанным.
Чувствуя прикованный к себе взгляд владельца замка, на большее менестрель не отважился. Он поспешил крикнуть по-немецки:
– В самом деле прекрасно, незнакомец! Теперь сжалься над бедняком и посиди тихо, пока я заработаю свой ночлег!
Ему не нравились мрачные лица стоявших во дворе воинов и тревога глупого сынка хозяина, уставившегося, отвесив челюсть, вверх на амбразуру. Если бы этот паренек что-либо неосторожно сказал, мир мог бы потерять одного менестреля или одного короля.
Возможно, сеньору пришла на ум та же мысль, потому что он резко спросил:
– Адальберт, ты что, спятил? – Юноша вздрогнул и закрыл рот. Отец сделал шаг в сторону менестреля и произнес: – Это пел мой старший сын, лежащий в постели со сломанной ногой. Адальберт! Ты бы лучше пошел к брату и составил ему компанию.
– Н-но, – начал мальчик, однако, подумав хорошенько и встретив хмурый взгляд отца, надул губы, быстро прошел к двери в главную крепость и захлопнул ее за собой.
– Ты говорил, – заметил сеньор, снова повернувшись к менестрелю, – что, по слухам, короля Ричарда держат где-то в заточении. Эта история очень меня занимает! Где ты мог ее услышать?
Он говорил спокойным тоном, но менестрель почувствовал, как на затылке у него зашевелились волосы. Владелец Дюрренштайна был крупным мужчиной, когда-то со светлыми, а теперь уже выцветшими волосами и держался так, что заставлял не увидеть, а почувствовать, как он опасен.