Крейсер Ее Величества «Улисс»
Шрифт:
Особенно доставалось эскортным авианосцам и эсминцам, в частности «Портпатрику». И без того неустойчивые из-за высоко расположенной и тяжелой взлетной палубы, авианосцы представляли собой огромные площадки, на которых скапливался снег и образовывался лед. Поначалу взлетные палубы содержались в относительном порядке, специальные команды беспрестанно сметали снег метлами, посыпали палубу солью и обдавали горячим паром из шлангов. Но погода ухудшилась настолько, что послать человека на раскачивающуюся во все стороны, предательски скользкую палубу означало бы отправить его на тот свет. На «Реслере» и «Блу Рейнджере» имелись модифицированные отопительные системы, размещенные под взлетными палубами. На этих кораблях из Миссисипи, в отличие от английских судов, палубы были деревянные, поэтому в столь суровых условиях системы отопления оказались совершенно неэффективными.
Эсминцам доставалось еще больше. Им приходилось мириться не только со льдом, образовавшимся из спрессованного снега, но и со льдом, нараставшим на палубе по мере того, как через равные промежутки времени на корабль обрушивались все новые и новые массы воды. Брызги от волн, ударявшихся о форштевень, замерзали, не успев упасть на палубу. В некоторых местах толщина льда достигала фута. Под огромной его тяжестью скорлупки эти с каждым разом все глубже зарывались носом в пучину, и каждый раз все труднее вырывались из ее объятий. Командирам эсминцев, как и командирам авианосцев, оставалось лишь наблюдать с мостика за происходившим, да уповать на милость Провидения.
Прошло долгих два часа. За это время термометр опустился до самой низшей точки и застыл на ней... Вдогонку сломя голову бросился барограф. Но, странное дело, снега по-прежнему не было. Свинцовые тучи на северо-западе находились все еще в отдалении. Южная и восточная части неба были совершенно чисты. Эскадра представляла собой фантастическое зрелище: игрушечные, похожие на леденцы, кораблики — ослепительно белые, сверкающие в бледных лучах зимнего солнца, — отчаянно раскачивались из стороны в сторону, то и дело проваливаясь в ложбинах меж становящихся все круче и выше зеленовато-серых валов студеного Норвежского моря. Суда упорно двигались к далекому горизонту, залитому зловещим багрянцем, — горизонту, за которым лежал иной мир. Это была невероятная, редкостная картина.
Но контр-адмирал Тиндалл не находил в ней ничего прекрасного. Человек, имевший обыкновение говорить, что ему чужда всякая тревога, он был серьезно обеспокоен. Он был резок с теми, кто находился на мостике, — резок до грубости. Никто не узнавал в нем старого «фермера Джайлса», каким его знали еще месяца два назад; от былого его добродушия не осталось и следа. Он беспрестанно окидывал взглядом корабли эскадры, все время ерзая на стуле.
Наконец слез с него и, открыв дверь в рубку командира, вошел.
Свет был выключен, и Вэляери находился в полутьме. Накрывшись двумя одеялами, командир лежал на кушетке с мертвенно-бледиым лицом. В правой руке Вэллери сжимал скомканный платок, покрытый пятнами: он даже не попытался спрятать его. Прежде чем адмирал успел помешать ему, через силу опустив ноги на пол, каиеранг подвинул стул. Пожурив больного, Тиндалл с благодарностью сел.
— Обещанные тобою цветочки. Дик, скоро, полагаю, превратятся в ягодки?
И какого дьявола напросился я командовать эскадрой?
— Вам не позавидуешь, сэр, — сочувственно улыбнулся Вэллери, — Что намерены предпринять?
— А что бы ты на моем месте предпринял? — невесело проронил Тиндадл.
Вэллери засмеялся. На мгновение лицо его преобразилось, став почти мальчишеским, но затем смех прервался, сменившись приступом сухого, резкого кашля. По платку расплылось пятно.
— Вот каково смеяться над начальством, — подняв глаза, улыбнулся Ваилери. — Что бы я предпринял? Выпустил бы плавучий якорь, сэр. А не то бросился наутек, поджав хвост.
Тиндалл покачал головой.
— Ты никогда не умел убедителыво врать, Дик.
Оба сидели молча некоторое время, потом Вэллери посмотрел на адмирала.
— Сколько еще осталось пути, сэр?
— По расчетам Кариентера, что-то около ста семидесяти миль.
— Сто семьдесят... — Вэллери взглянул на часы. — Двадцать часов ходу при такой погоде. Должны успеть! Тиндалл тяжело кивнул.
— Там восемнадцать транспортов. А если считать тральщик из Хвальфьорда, то все девятнадцать. Вдобавок ко всему, надо учесть кровяное давление старины Старра...
Тут он умолк: кто-то постучался.
— Два донесения, господин каперанг.
— Читайте, Бентли.
— Первое от «Портпатрика»: «Повреждена обшивка в носовой части. Сильная течь. Помпы справляются. Опасаюсь новых повреждений. Прошу указаний».
Тиндалл выругался. Вэллери спокойно произнес:
— От кого второе донесение?
— С «Гэннета», сэр: «Разламываюсь».
— Понятно. Читайте дальше.
— Это все: «Разламываюсь».
— Лишнего слова из себя не выдавят эти молчальники, — проворчал Тиндалл. — Подожди минутку, главстаршина!
Он опустился в кресло, скребя подбородок и разглядывая собственные ноги, не в силах заставить свой усталый мозг думать.
Вэллери что-то негромко произнес. Изумленно выгнув брови, Тиндалл поднял голову.
— Сильное волнение, сэр. Может быть, с авианосцев...
Тиндалл хлопнуя себя по колену.
— И мае такая же мысль пришла в голову. Бентли, набери два сигнала.
Первый — всем кораблям охранения. Пусть займут позиции позади авианосцев, как можно ближе к ним. Другой сигнал — авианосцам. С правого и левого борта через грузовые шланги выкачивать мазут... Сколько, как вы полагаете, командир?
— Галлонов двадцать в минуту, сэр?
— Пусть будет двадцать галлонов в минуту. Понял, главный? Пускай сейчас же наберут сигналы. Потом вот еще что. Позови сюда штурмана с картой.
Бентли вышел. Тиндалл повернулся к Вэллери.
— Правда, потом придется дозаправляться топливом. Здесь это сделать невозможно. Похоже, у нас остался последний шанс найти укрытие до прихода в Мурманск... Если же в течение следующих суток шторм усилится настолько, насколько предсказывает Кэрринг-тон, то сомневаюсь, чтобы все малые корабли выдержали его... Ага! Вот и штурман. Узнаем, где мы находимся. Кстати, какова сила ветра?