Крик петуха
Шрифт:
«Шаровая молния, — ахнул про себя Витька. — А заземления нет…»
В таких случаях лучше не шевелиться. И Витька не двигался. И не отрывал глаз от бледно светящегося шарика. А тот… приподнялся над зубцом и медленно двинулся к Витьке. По линии его взгляда — как по струне.
Витька драпать не стал. Не смог. И даже не зажмурился. Только слабо поднял перед собой левую руку с полусогнутыми пальцами. Так в нехорошем сне защищаются от всяких страхов. Шарик повисел над рукой, отбросил несколько искорок и… медленно сел к Витьке на сгиб указательного
И — странное дело: ощутив ласковое, как тополиный пух, касание, Витька перестал бояться. Во-первых, он почуял нутром, что это не обычная шаровая молния, а нечто иное. Сгусток неведомых каких-то полей, энергий и сил (здесь, на Генеральном меридиане, может быть всякое). Во-вторых, ему стало ясно, что шарик понимает и чувствует его, Витьку. И не хочет ему плохого. Наоборот, он даже готов слушаться мальчишку, как доверчивая птаха. И он правда послушался, когда Витька попросил его пересесть с пальца на оттопыренный локоть… А на суставе, где раньше чернела засохшая болячка, осталось пятнышко чистой, здоровой кожи. Розовой, незагорелой.
«Дела-а», — осторожно обрадовался Витька. И глазами попросил шарик пройтись от локтя до запястья. И шарик прошелся, смазывая царапины, ссадины и коросточки. Было ничуть не горячо, только слегка щекотало кожу и торчком вставали незаметные волоски.
— Ну ты даешь, — сказал Витька шарику, будто приятелю. Подставил под него ладонь. Изогнулся, вывернул ногу, перенес шарик под коленку, где след Кригерова клюва набухал опять красным бугорком. Шарик в несколько секунд залечил надоевшую болячку, убрал ее начисто. А заодно — и похожую на арбузное семечко родинку.
Родинку Витька пожалел — своя все-таки, привычная. Но потеря была невелика, а открытие — замечательное. Не хуже, чем путь в Реттерберг.
— Ты теперь всегда будешь жить у меня? — шепотом спросил Витька.
«Не-а…» — словно сказал шарик. Вытянулся в светлую полоску и пропал.
Витька опечалился. Побрел задумчиво прочь. Но потом его будто подтолкнуло. Он вытянул вверх палец, напряг в себе какие-то неведомые электрические жилки. И шарик-молния, возникнув из воздуха, сел ему на ноготь. Это был уже другой шарик — поярче и покрупнее, но такой же дружеский и послушный.
Через несколько дней Витька умел вызывать маленькие шаровые молнии (или не молнии?) когда вздумается. Легче всего это выходило перед грозой, но если постараться — получалось при любой погоде. Бывало, лежит он где-нибудь на лужайке, закинув ногу на ногу, а на оттопыренном большом пальце ступни вертится и стреляет искорками электрическое яблоко…
Один раз Витька похвалился своими новыми способностями перед Скицыным. Но когда Михаил поманил шарик себе на ладонь, тот желтой стрелой метнулся в сторону и с грохотом разнес аппарат внутренней связи. Запахло изоляцией и озоном.
— Ну тебя на фиг, — сказал Скицын. — Ты, Витторио, допрыгаешься… По крайней мере, помалкивай об этом. У других все равно не получится, это только твое.
И
Люсины плечи — худые и беззащитно-незагорелые — всегда были исцарапаны колючками и ветками. Если снимать царапины шариком, то можно как бы случайно коснуться ладонью плеча и тоненькой ключицы, над которой проклюнулась голубая дрожащая жилка. При тайной мысли об этом Витька переставал дышать от ласкового замирания.
Люся была дочка здешнего лесничего. Их дом стоял в двух километрах от южной кромки кратера, где лежала гигантская чаша РМП. В прошлом году Витька с Люсей не встречался и даже не знал про нее, а в начале этого лета увиделись они в лесу. Ну, сперва, конечно, смущенно косились друг на друга, потом разговорились. А через пару дней сделались друзьями.
Хотя «друзья» — здесь неточное слово. При Люсе Витька становился кротким и радостно-послушным, а она при нем — сдержанно-строгой и рассудительной. Каждое утро Витька являлся к ее крыльцу, как на службу, готовый выполнить любой приказ. И только если слышал «извини, Витя, я сегодня занята», со вздохом возвращался в обсерваторию.
Однажды Скицын с досадой и даже некоторой ревностью сказал профессору д’Эспозито:
— Что он нашел в этой пятнистой швабре?
Люся и правда была не красавица. Костлявое бледное существо одиннадцати лет. Жидкие растрепанные хвостики бесцветных волос, перехваченные резиновыми колечками от аптечных пузырьков. А лицо… Такие лица принято сравнивать с перепелиными яйцами. Избитое сравнение, но лучшего не придумаешь. Продолговато-овальное, с равномерной россыпью коричневых веснушек.
А среди этой россыпи — бледно-зеленые неулыбчивые глаза. Они-то, видно, и завораживали Витьку.
Но Карло д’Эспозито видел причину в другом. Он сказал Скицыну серьезно и со знанием дела:
— Микель, тут не столько первая влюбленность в девочку, сколько рыцарский дух Витторио. Его душе необходима Прекрасная Дама…
Михаил хмыкнул.
— А кроме того… — задумчиво сказал д’Эспозито.
— Что?
— Мне кажется… мальчику не хватает мамы, хотя она у него и есть… А в каждой девочке дремлет материнское начало. Вспомните, как она вчера пробирала его за неряшливость и вытаскивала из волос у него репьи…
— А он таял, — вздохнул Скицын.
…Конечно, Люся сперва перепугалась, увидев шаровую молнию. Витька терпеливо уговаривал. Для убедительности храбро рассадил о ствол дуба костяшки пальцев и тут же залечил.
— Но это же свежие ссадины, — нерешительно сопротивлялась Люся. — А у меня все засохшие, старые.
— И старые берет! — Витька брякнулся в траву, задрал ногу. — Видишь, раньше прошлогодняя болячка была, а теперь где… Даже родинку слизнуло.
— Да? — вдруг оживилась Люся. — Значит, тогда и… веснушки может? — У нее покраснели уши и даже плечи сделались розовыми.