Критические рассказы
Шрифт:
Внешние эффекты ему ненавистны. В изъявлении чувств он скуп. Это не пылкий южанин, изливающий свои чувства чрезмерными жестами, преувеличенными восклицаниями, шумными взрывами смеха и слез:
Будь щедрым, как пальма. А если не можешь, то будь Стволом кипариса, прямым и простым, — благородным,—(«Завет Саади»)
таков его трудный завет.
Всюду в литературе ему видятся шпагоглотатели, фокусники, жонглеры слов, прелюбодеи мысли, а он в своем убогом Суходоле, в стороне от нечестивого торжища, словно дал себе обет простоты и правдивости.
Он не щеголяет своим мастерством, не кокетничает. Далеко не всегда он заботится о гладкости, лоске, напевности своих прочных, тугих стихов:
Курган был жесткий, выбитый. Кольчуга Колола грудь…(«После битвы»)
Читая эту строку, вы запнетесь. Непевучая, немузыкальная строка. Но Бунину это и нужно. Ему нужно, чтобы вы ощутили выбитость, жесткость, щербатость кургана. И разве не колют эти звуки «кол-кол» в словосочетании: кольчуга — колола? Бунин не выпячивает этих тонких приемов, они у него почти незаметны. Чтобы передать шелест зимней, умершей листвы, он изысканно играет шипящими ж, ч, ш, щ:
Жестокой черной листвой шелестит и трепещет кустарник.И золотит звуком з эти живописные строки:
Застят ели черной хвоей — запад,— Золотой иконостас — заката.Все это ненавязчиво, скупо, скромно, чтобы золото не стало сусальным.
Ни крикливой краски, ни громкого слова: все аскетически сдержанно. И это в эпоху, когда стали модными заглавия книг: «Обнаженные нервы», «Будем как солнце», «Дохлая луна», «Клочья нервов», «Пощечина общественному вкусу», не говоря уж о «Засахаренной кры»! Бунин словно нарочно старается, чтобы названия его книг были потусклее, поглуше: «Деревня», «Листопад», «Перевал», «Суходол», «Чернозем» — назло, наперекор своей эпохе.
Ибо сама тематика Бунина и вся его литературная манера свидетельствуют, что этот усадебный, деревенский писатель в ссоре со своей индустриальной эпохой и ни в чем не уступил ей ни пяди.
Оставим в стороне описательные стихотворения Бунина, основанные главным образом на перечислении зорко подмеченных пейзажных деталей. Всмотримся в те, где наиболее явственно раскрываются лирические чувства поэта. Нетрудно заметить, что чаще всего в основе этих лирических чувств — раздумья о бренности и недолговечности всего существующего. Лирическое волнение чаще всего возбуждается в поэзии Бунина зрелищем увядания, умирания, гибели.
Родились мы в снегу — вьюга нас и схоронит.(«Кустарник»)
Когда он видит бурю, ему кажется, что
…на пустынном, yа великом Погосте жизни мировой Кружится смерть в веселье диком И развевает саван свой.(«Когда на темный город сходит…»)
Когда буря стихает и на землю сходит «кроткий час», ему опять-таки
(«В старом городе»)
Если он видит подснежник, он думает: К ночи вьюга пустыни Занесет подснежник синий.(«Послушник»)
Если изображает великого воина, то — пораженного насмерть:
И умер он. Окостенел, застыл.(«После битвы»)
Не потому ли Бунина так влечет к уходящим из жизни, к «Дедушке», который
Поднял плеч костлявые останки И втянул в них череп, как урод,—и к тому старику (из стихотворения «Старик»), который сидит в пустой комнате за остывшим чаем, с догоревшей сигарой и оцепенело следит за уходящим и гаснущим солнцем.
Этим и только этим — неотступным ощущением присутствия смерти — он близок тематике некоторых современных писателей, Леонида Андреева, Федора Сологуба и многих других.
Все гаснущее, догорающее, стынущее, все, что было и чего уже нет, — меланхолически чарует его. «Не воротишь жизни прожитой назад» — таково его постоянное чувство.
Безмолвной жалостью к себе, Томленьем сладостным объятый, Покорный горестной судьбе, Он помнит лишь одни закаты.(«Вирь»)
Вчитайтесь в эти строки внимательно: в них формула тематики раннего Бунина: покорная жалость к себе, сладостное томление гибели, память о закатах, о разлуках.
Не потому ли любимые образы, к которым он возвращается снова и снова, — старые усадьбы, обветшалые здания, «тихие руины», «развалины»:
Навис потолок, обвалились углы, Повсюду скрипят под ногами полы И пахнет печами… Заброшен, забыт, Навеки забыт он, родимый наш дом!(«И снилось мне, что осенней порой…»)
«Грустное веселье», «сладкая мука», «сладкая грусть», «отрадная безнадежность» — любимые его лирические темы, и для него заманчиво растравлять себя ими. Вечно бродил бы по кладбищам, по милой могильной траве, легко, поэтично, без надрыва и судорог думая о тлении, об уходе из жизни — и о победе вечно обновляющейся природы над смертью:
Растет, растет могильная трава, нелепая, веселая, живая.(«Растет, растет могильная трава»)
Эта благодатная мысль о жизни, побеждающей смерть, никогда не оставляет его.
Потому-то он не кричит: «Ужас! ужас!», — не проклинает Жизнедавца, а с благодарной улыбкой, светло к покорно приемлет таинство смерти. Про всякую минуту своей жизни он думает: она уходит навек, безвозвратно — и элегически прощается с ней.
Вспоминать о молодости для него сладчайшая боль:
А когда померк закат далекий, Вспомнилась мне молодость моя.(«Три ночи»)