Кризис власти. Воспоминания лидера меньшевиков, депутата II Государственной думы. 1917-1918

Церетели Ираклий Георгиевич

Утверждение Подвойского, будто единственной войсковой частью, прибегавшей к стрельбе, был пулеметный полк, неверно. Наши товарищи, часами остававшиеся на улице, чтобы наблюдать за демонстрантами, отмечали случаи конфликтов и перепалок среди вышедших на улицу частей, из которых одни призывали других к порядку, сопровождая эти призывы предупредительными выстрелами.

В этот вечер происходило заседание правительства в министерстве внутренних дел, и мне пришлось, чтобы участвовать в этом заседании и затем вернуться в Таврический дворец, два раза проезжать по улицам, по которым шествовали группы демонстрантов. Перебранок между группами мне не случилось наблюдать. То, что поражало, это общее сумрачное настроение манифестантов. Бросались в глаза сосредоточенные, озлобленные лица. Я выехал из Таврического дворца в одном автомобиле с Черновым, который делился со мной впечатлениями. «Посмотрите на эти подавленные лица, – сказал он, – разве с таким настроением делают революцию? Это же вид не людей, вышедших для создания нового строя, а людей, участвующих в похоронной процессии».

Нам пришлось завернуть в небольшую улицу, и здесь мы наткнулись на сцену разоружения одного из повстанческих автомобилей. Манифестантов в этот момент на улице не было, была лишь случайно собравшаяся толпа любопытных. Оказалось, что повстанческий автомобиль, наткнувшись на эту толпу, остановился. Несколько человек из толпы, видя растерянные и испуганные лица сидевших в автомобиле солдат, подошли к ним и стали отбирать у них винтовки. Те покорно отдавали оружие и уходили. «Черт их знает, кто они такие, – сказал один из разоружавших, – отвезем автомобиль и ружья в Таврический, там разберутся».

Повстанческие автомобили и грузовики, наполненные вооруженными солдатами и рабочими, были одной из характерных черт июльского восстания большевиков. Они появились на улицах Петрограда приблизительно с 6 часов вечера, еще до начала массовых большевистских манифестаций, и носились по улицам во все. увеличивавшемся количестве, открывая время от времени беспорядочную стрельбу.

Организация таких партизанских выступлений обнаруживала стремление копировать акты Февральской революции, особенно запечатлевшиеся в памяти всех участников февральского переворота. В дни Февральской революции появление автомобилей и грузовиков, наполненных солдатами и рабочими, встречалось населением восторженными криками ура, и эти отряды, окруженные общим сочувствием, разоружали и арестовывали полицейских, окружали по указаниям толпы дома, на крышах которых по распоряжению Протопопова были расставлены пулеметы для стрельбы по демонстрантам, и уничтожали гнезда сопротивления старой власти. Руководители большевистского выступления, вздумавшие копировать эти акты Февральской революции, не учли той огромной разницы, которая существовала между июльской авантюрой большевиков и февральским восстанием. В феврале солдаты, боровшиеся за свержение царского режима, чувствовали себя выразителями общенациональной воли, и это чувство укреплялось в них всем поведением населения столицы. Теперь же, в июле, большевизированные солдаты и рабочие, вышедшие с оружием в руках для уничтожения завоеванного народом свободного строя, действовали в атмосфере отчужденности и враждебности огромного большинства этого населения.

Большевистские участники демонстрации сами указывают в своих воспоминаниях, что в демонстрантах не чувствовалось подъема и воодушевления и что в их рядах царило сумрачное настроение. Этим объяснялось то, как легко эти демонстранты впадали в панику. Казалось бы, и руководители, и участники демонстрации должны были предвидеть, что выход на улицу десятков тысяч вооруженных солдат и рабочей гвардии не мог не вызвать инцидентов и перестрелки. По опыту апрельских дней было ясно, что демонстранты должны были быть готовы к тому, что могут стать мишенью одиночных выстрелов со стороны враждебных групп населения или даже что может произойти вследствие неизбежных недоразумений перестрелка между различными группами самих демонстрантов. А между тем при первом таком раздававшемся выстреле сотни и тысячи демонстрантов разбегались в панике, ложились на тротуары или скрывались в подворотнях. Это обстоятельство отмечалось во всех газетах тех дней и позже в мемуарах очень многих большевиков.

В этих условиях попытки некоторых предприимчивых повстанческих групп пойти дальше в подражании февральскому восстанию и перейти к арестам членов правительства кончались ничем, не находя никаких откликов среди манифестировавших солдат и рабочих. Да и сами авторы этих попыток не обнаруживали никакой решительности.

Так, 3 июля около 8 часов вечера, по сообщению газет, группа вооруженных демонстрантов-автомобилистов, узнав каким-то образом о решении Керенского выехать из Петрограда на фронт, явилась на Балтийский вокзал, заявив, что им поручено арестовать военного министра. Но когда им сообщили, что Керенский за полчаса до этого выехал, они поспешили бесследно скрыться. Я имею все основания предполагать, что, если бы эта группа явилась на вокзал еще до отъезда министра, она все равно не сделала бы никакой попытки перейти от слов к делу, так как был свидетелем другого такого «покушения» в этот же вечер.

Часов около 9 вечера в здании министерства внутренних дел, на квартире кн. Львова, происходило заседание правительства. Вдруг в комнату заседания вошел взволнованный дежурный чиновник и сказал нам, что прибыл автомобиль с вооруженными солдатами, которые заявляют, что им поручено арестовать правительство. Это сообщение нам всем показалось несерьезным. Ведь в этот вечер при проезде в министерство внутренних дел каждый из нас видел демонстрантов на улицах; многие из них узнавали нас, расступались, чтобы дать дорогу, иногда кричали нам вслед «Вся власть Советам!», но никакой попытки перейти к насильственным действиям манифестанты не проявляли. А о поведении автомобилистов-повстанцев, которые сдавали оружие всем тем, кто имел возможность приблизиться к ним, мы знали и по рассказам очевидцев, и по собственным наблюдениям. Это заявление о намерении нас арестовать мы сочли скорее озорством кучки демонстрантов, чем серьезным покушением. Я сказал дежурному чиновнику, чтобы он передал приехавшим, что я сейчас выйду к ним. Но когда через минуту

я вышел на подъезд, где находилось несколько журналистов, швейцар сообщил мне, что автомобилисты, услышав о том, что я к ним выйду, немедленно повернули машину и уехали. Через полчаса дежурный чиновник появился снова и сообщил, что те же солдаты вернулись и, указав на два автомобиля, стоявшие у подъезда, спросили, кому они принадлежат. На ответ швейцара, что оба автомобиля принадлежат министрам, они заявили: «Обойдутся и одним» – и, захватив один из этих автомобилей вместе с его шофером, уехали. Этот захваченный автомобиль принадлежал мне. Мой шофер, человек смелый и находчивый, в ту же ночь добился освобождения, убедив своих похитителей, что за захват автомобиля они могут подвергнуться строгим карам. На другое утро, приехав, как обычно, за мной, он поделился со мной своими наблюдениями над поведением повстанцев. «Они не чувствуют за собой силу, – сказал он, – и потому всего боятся. Но все же смуту производят большую. Одно слово – распущенность». Воспроизвожу дословно эти замечания, запомнившиеся мне своей меткостью.

Так совершилось это «покушение на арест правительства» в первый день большевистского выступления. Оно было совершенно точно воспроизведено во всех петроградских газетах со слов журналистов, наблюдавших поведение повстанцев, явившихся арестовать правительство.

Заседание правительства на квартире кн. Львова длилось недолго.

Ввиду начавшихся волнений правительство предписало главнокомандующему Петроградского военного округа Половцову «принять решительные меры для восстановления порядка». Но оно воздержалось от указания, какими средствами это надо осуществить. В этот начальный период восстания ни один из членов правительства не считал возможным вывести навстречу манифестантам верные демократии военные части с приказом разогнать демонстрантов и, в случае надобности, пустить в ход оружие. Все были согласны с тем, что такой способ действия по отношению к десяткам тысяч вооруженных людей, вышедших на улицу, привел бы к большому количеству жертв и не был бы одобрен общественным мнением демократии, как социалистической, так и несоциалистической. Вместо этого правительство предписало ген. Половцову организовать разоружение носившихся по городу повстанческих автомобилей и отдельных бесчинствовавших групп, угрожавших частным домам и магазинам, а также принять меры для охраны главного телеграфа и военных и продовольственных складов.

В конце заседания кн. Львов еще раз вернулся к вопросу, который он поставил утром, – о необходимости выработать приемлемую для всех членов правительства конкретную программу деятельности после восстановления порядка. При этом он сообщил нам, что, со своей стороны, он письменно изложил основные положения такой программы и завтра же разошлет нам эту записку для ознакомления с его взглядами.

С этого заседания я вместе с Черновым вернулся в Таврический дворец, который был центром внимания и участников большевистского выступления, и их противников. Здесь в этот вечер было назначено общее собрание ЦИК Сов. Р., С. и Кр. Д., на котором должно было быть принято решение о правительственном кризисе и о выдвинутых большевиками требованиях.

К моменту открытия соединенного заседания Исп. К-тов, поздно ночью, две основные группы демонстрантов – солдаты 1-го пулеметного полка и рабочие Путиловского завода – стали перед Таврическим дворцом и заполнили прилегающие к дворцу улицы. Они не делали попыток проникнуть во дворец, но путем переговоров с президиумом добились права послать на соединенное заседание ЦИК две делегации – одну солдатскую и одну рабочую – для изложения и мотивировки своих требований перед центральными органами советской демократии.

В июльские дни путиловцы играли среди большевизированных рабочих групп такую же инициативную бунтарскую роль, какую пулеметный полк играл среди большевизированных частей гарнизона.

В главе об июньском заговоре большевиков мне пришлось отмечать отзывы членов советского большинства, побывавших на ночных большевистских митингах 10 июня, об особенно низком уровне политического сознания среди рабочих казенного Путиловского завода. Этот низкий уровень объяснялся тем, что здесь с начала войны правительственное управление заводом очень широко использовало право отсылать на фронт неугодных ему рабочих, в число которых попали как раз лучшие представители рабочей интеллигенции. С устранением этого слоя рабочих господствующее положение на заводе с момента революции перешло к бунтарским рабочим группам, ставшим послушным орудием максималистской политики, проводившейся тогда большевистской партией в среде рабочих.

Суть этой политики заключалась в том, что она отвергала возможность каких бы то ни было улучшений в положении рабочего класса до установления в стране «рабоче-крестьянской диктатуры».

Ярким образчиком этой политики явилась агитация большевистской партии на заводах металлообрабатывающей промышленности в дни, предшествовавшие июльскому вооруженному выступлению большевиков.

На этих заводах с конца июня назревал серьезный конфликт между рабочими и обществом фабрикантов и заводчиков. Рабочие требовали ввиду повышения цен на предметы первой необходимости увеличения заработной платы и заключения тарифного договора с обеспечением минимума заработной платы. Министерство труда поддерживало это требование. Общественное мнение было благоприятно требованиям рабочих и оказывало в этом смысле давление на предпринимателей. В этих условиях предприниматели выразили готовность пойти навстречу рабочим, но, со своей стороны, выдвинули условие, согласно которому рабочий, получая определенную гарантию минимума заработка, должен дать минимум работы, установленный расценочной комиссией.