Кризисное обществоведение. Часть 2
Шрифт:
В этом суждении важное место занимает уже травма, нанесенная духовной сфере людей, — крушение устоявшихся идеалов, потеря чувства собственного достоинства, оскорбительные жестокость и хамство сильных… Наиболее остро эта проблема ощущается в молодежной среде.
Приведем недавнюю (2010) оценку состояния молодежи: «Для установок значительной части молодежи характерен нормативный релятивизм — готовность молодых людей преступить социальные нормы, если того потребуют их личные интересы и устремления… Обычно такая стратегия реализуется вследствие гиперболизации конфликта с окружением, его переноса на социум в целом. При этом конфликт, который может иметь различные источники, приобретает в сознании субъекта ценностно-ролевой характер и, как следствие
Вот как В.А. Иванова и В.Н. Шубкин характеризуют мнение респондентов в 1999 и 2003 годах: «Наибольшее число опрашиваемых в 1999 г. назвали среди самых вероятных [угроз] социально-экономические потрясения и проблемы, связанные с общим ощущением бесправия — снижение жизненного уровня, обнищание (71%), беззаконие (63%), безработица (60%), криминализация (66%), коррупция (58%)…
Усиливается ориентация на готовность к социальному выживанию по принципу “каждый за себя, один Бог за всех”. 30% считают, что даже семья, близкое окружение не сможет предоставить им средств защиты, адекватных угрожающим им опасностям, т. е. чувствуют себя абсолютно незащищенными перед угрозами катастроф. Анализ проблемы страхов россиян позволяет говорить о глубокой дезинтеграции российского общества. Практически ни одна из проблем не воспринимается большей частью населения как общая, требующая сочувствия и мобилизации усилий всех» [62].
Дезинтеграция общества, распад человеческих связей с сохранением только семей и малых групп — это и есть выражение и следствие аномии. Примерно так же описывает «состояние массовой фрустрации» В.Э. Бойков в 2004 году: «Согласно опроса 2003 г. 73,2% респондентов в той или мной степени испытывают страх в связи с тем, что их будущее может оказаться далеко не безоблачным; 74,6% — опасаются потерять все нажитое и еще 10,4% заявили, что им уже нечего терять; 81,7% — не планируют свою жизнь или планируют ее не более чем на один год; 67,4% — считают, что они совсем не застрахованы от экономических кризисов, которые опускают их в пучину бедности, и 48,3% — чувствуют полную беззащитность перед преступностью; 46% — полагают, что если в стране все будет происходить как прежде, то наше общество ожидает катастрофа. Заметим, тревожность и неуверенность в завтрашнем дне присущи представителям всех слоев и групп населения, хотя, конечно, у бедных и пожилых людей эти чувства проявляются чаще и острее» [21].
В России возникла массовая бедность, которая институционализовалась — стала необратимой. Более того, в большом числе статей делается тревожное предупреждение о том, что в последнее десятилетие рост средних доходов населения сопровождался относительным и даже абсолютным ухудшением положения бедной части общества. Это происходило из-за массового ухудшения здоровья этой части населения, а также из-за критического износа материальных условий жизни, унаследованных от советского времени.
Можно привести такой вывод: «Хотя в условиях благоприятной экономической конъюнктуры за последние шесть лет уровень благосостояния российского населения в целом вырос, положение всех социальнодемографических групп, находящихся в зоне высокого риска бедности и малообеспеченности, относительно ухудшилось, а некоторых (неполные семьи, домохозяйства пенсионеров и т. д.) резко упало» [166].
Мощным генератором аномии стало созданное реформой «социальное дно». Оно сформировалось в России к 1996 году и составляло около 10% городского населения или 11 млн человек. Вот выводы важного исследования: «В обществе действует эффективный механизм “всасывания” людей на “дно”, главными составляющими которого являются методы проведения нынешних экономических реформ, безудержная деятельность криминальных структур и неспособность государства защитить своих граждан» [119].
Крайняя степень депривации — бездомность.
И вот выводы социологов: «Всплеск бездомности — прямое следствие разгула рыночной стихии, “дикого” капитализма. Ряды бездомных пополняются за счет снижения уровня жизни большей части населения и хронической нехватки средств для оплаты коммунальных услуг… Бездомность как социальная болезнь приобретает характер хронический. Процент не имеющих жилья по всем показателям из года в год остается практически неизменным, а потому позволяет говорить о формировании в России своеобразного “класса” людей, не имеющего крыши над головой и жизненных перспектив. Основной “возможностью” для прекращения бездомного существования становится, как правило, смерть или убийство» [4].
Общество терпит тот факт, что крайне обедневшая часть населения лишена жизненно важных социальных прав, и в этой нравственной и правовой норме аномия российского общества тотальна. Ведь формулировки социологов абсолютно ясны и понятны: «Боязнь потерять здоровье, невозможность получить медицинскую помощь даже при острой необходимости составляют основу жизненных страхов и опасений подавляющего большинства бедных». [45].
Своей бесчувственностью в социальной политике власть вкупе с «бизнесом» создали предпосылки для аномии, которая перемалывает российское общество.
Социальным фактом стало глумление «энтузиастов» реформ над тем большинством, которое в ходе реформ было обобрано. Это глумление происходит при благожелательном попустительстве государства (часто с использованием государственных СМИ). Это — механизм воспроизводства аномии.
Вот пример из практики аграрной реформы в богатейшем Краснодарском крае. Он иллюстрирует ту духовную атмосферу, в которой вызревали сгустки беззакония, как в станице Кущевской. Случай «мягкий», но красноречивый. Бывший председатель колхоза кубанской станицы Раздольная, на базе которого создан холдинг, руководителем которого он стал, рассуждает: «На всех землях нашего АО (все земли составляют примерно 12800 га) в конце концов останется только несколько хозяев. У каждого такого хозяина будет примерно полторы тысячи га земли в частной собственности. Государство и местные чиновники должны обеспечить нам возникновение, сохранность и неприкосновенность нашего порядка, чтобы какие-нибудь… не затеяли все по-своему… Конечно, то, что мы делаем — скупаем у них пай кубанского чернозема в 4,5 гектара за две ($70) и даже за три тысячи рублей ($100), нечестно. Это мы за бесценок скупаем. Но ведь они не понимают… Порядок нам нужен — наш порядок». Бывшим колхозникам он так объяснил суть этого порядка: «Будет прусский путь! А вы знаете, что такое прусский путь? Да это очень просто: это я буду помещиком, а вы все будете мои холопы!» [104].
Совокупность всех этих социальных изменений породила массовый пессимизм — предпосылку аномии. Начатые в 1980-е годы и продолжающиеся в настоящее время исследования социального самочувствия обнаружили, по словам авторов, «мощную доминанту пессимизма в восприятии будущего России».
Важное массовое проявление аномии — короткие жизненные циклы. В.В. Кривошеев пишет: «Социальное беспокойство, страхи и опасения людей за достигнутый уровень благополучия субъективно не позволяют людям удлинять видение своих жизненных перспектив. Известно, например, что ныне, как и в середине 1990-х годов, почти три четверти россиян обеспокоены одним: как обеспечить свою жизнь в ближайшем году.
Короткие жизненные проекты — это не только субъективная рассчитанность людьми жизненных планов на непродолжительное физическое время, но и сокращение конкретной продолжительности «социальных жизней» человека, причем сокращение намеренное, хотя и связанное со всеми объективными процессами, которые идут в обществе. Такое сокращение пребывания человека в определенном состоянии («социальная жизнь» как конкретное состояние) приводит к релятивности его взглядов, оценок, отношения к нормам и ценностям. Поэтому короткие жизненные проекты и мыслятся нами как реальное проявление аномии современного общества…