Кромешник
Шрифт:
Добавили ещё пятнадцать суток, а потом ещё… и ещё.
Малоун, трудяга, раскопал доисторические, но не отменённые уложения об ограничении верхнего предела времени, в течение которого осуждённому запрещается встреча с адвокатом или представителем прокурорского надзора. Кум и режик ещё не дошли до такой наглости, чтобы добровольно накликать на свою голову прокурорский надзор – любимое око президентской государственности, свидание Малоуну дали. Передавать посылку наказанному осуждённому запрещалось, но грызть леденцы (придирчиво осмотренные) или угощать ими клиента во время беседы – не было таких инструкций. В течение получаса Гек умял их не менее двухсот граммов, больше – побоялся
– Джозеф, ты-то что не ешь – мне больше нельзя, кишки слипнутся. Что, хорошо смотрюсь?
– Краше в гроб кладут. Сам я конфеты ем, но только шоколадные. Они сытнее, но – сюда нельзя их. Вот. Заканчиваю: ускорить невозможно – испортим все, чувствую. Того человека мы нашли. Он на пенсии, но связи есть. Кац просит передать, что ледащий очень, из-под кнута… Овса нужно.
– Джо, этот код – наш со стариком, тебе вовек не разгадать, про что мы речь ведём. Не обижайся, а ему передай: «Будет овёс, плюс двести одиннадцать, не увлекайся». Лошадей мы с ним разводим, по переписке. А хочешь – расскажу?
– Не-не-не, – замахал руками Малоун, – это ваш овёс. Да, эти… отстали.
– И то хлеб. Вот что. Выгляжу я, похоже, препогано, однако силы есть. Ты времени не теряй, мне тут солоно срок даётся, но пуще – не спеши. Ты торопыга, не удалось – ты вторую, десятую попытку сделаешь; в моем случае второй попытки не дадут – ни тебе, ни мне. Ну, осталось нам минут пять. Кто родился?
– Девочка. Четыре кило и ростом пятьдесят пять сантиметров. Ох и крикливая! Смеётся уже.
– Девчонка – тоже человек. Как назвали? Или ещё рано?
– Все, окрестили уже. Анна. Такое имя дали мы ей.
– Анна. Во Франции королева раньше была, вся из себя красавица, тоже Анной звали. Помнишь про подвески историю?
– Н-нет, я газет не читаю. Наша тоже будет красавицей, в маму.
– С меня подарок. Это вне гонорара. Сумма – пять тысяч. Не возражай, а то уволю. Скажешь Кацу, и не вздумай отказаться – проверю. Купи ей – что сам решишь. Двигай, время.
Малоун ушёл, а Гек спустился в карцер. Леденцы прижились без проблем, и на следующий день Гек пожалел уже, что поосторожничал и не смолотил весь пакет.
Марафон продолжался: заканчивались очередные пятнадцать суток, и Компона тут же добавлял следующие. Второе свидание с адвокатом прошло через два дня после того, как Геку исполнился двадцать один год. Гек сверил дату у Малоуна и порадовался, что не сбился со счета. Гек крепко исхудал за эти месяцы, но все ещё весил около семидесяти килограммов – энергосберегающие тренировки предохраняли мышцы от дряблости, но поглощали калории меньше, чем при обыкновенном темпе жизни. На этот раз к леденцу добавилось яблоко, такое сочное и жёсткое, что у Гека десны засаднило. На этом все радостные события были исчерпаны.
Умер Кац. Вместе с ним пропали доверенные ему деньги – около ста тысяч талеров, но не в них была главная досада Гека. Старик – таких теперь не делают – несмотря на повадки средневекового менялы, знал и умел, и при этом мог. Малоун вроде был таким же, но от двоих и пользы получалось вдвое больше. Денег оставалось в сейфах ещё четыреста пять тысяч, не считая швейцарских, но до швейцарских – так просто не добраться без Гека, а до местных – некому, кроме Малоуна. И с Хантером дожимать дело – тоже без Малоуна никак. Но тогда лопнет вся идея – не подпускать его к нарушению законности. Этим, конечно, можно бы поступиться, но – Малоун… Как он это воспримет и согласится ли на это, морально не ломаясь?
Однако Малоун, молодчага, во всем уже определился.
– С-стивен (ему все ещё с трудом давалось обращение по имени, на котором настоял Гек), надеюсь, вы не перемените хорошее мнение обо мне, если узнаете, что я, гм, встречался с группой Хантера, вот. Клин – клином, знаете ли. Полгода в карцере – они садисты, инквизиторы, эсэсовцы…
– Тише, тише. Мне, по правде говоря, из карцера-то идти особенно некуда. Но долго мне тут не продержаться, жми, дорогой. Я о тебе хорошего мнения…
Гек не знал, что упрямство Компоны под стать его собственному: отбросив осторожность, хранящую его от врагов и негласной ревизии, Компона с маниакальным постоянством накидывал Геку карцер – слой за слоем – встык. Заканчивались пятнадцать – начинались пятнадцать. Через семь месяцев Гека отвели в камеру к «обиженным», но уже через пять минут трое не изнурённых голодом парней стали тарабанить в дверь и выламываться из камеры – силы у Гека все ещё были. Гека снова определили в карцер, и он сидел. Однажды, ещё раньше, на третьем месяце, он в невероятном прыжке с опорой на стену дотянулся до лампы дневного света и сумел её раскокать. Ртуть собрал и запустил под дверь, так что микроскопические шарики выкатились в коридор. Началась суета, дезинфекция, угрозы. А что они могли ему сделать – ниже карцера не спустишь… Перевели в другое помещение, потом, через срок, вернули, но лампочка уже была обыкновенная, стоваттная, и Геку стало полегче.
Слухи о нем то утихали, то вновь возникали. То, что он остался безнаказанным после конфликта с «гангстерами», придавало ему ореол крутого мужика, заступника за простых сидельцев. Те, кому довелось побывать в других зонах, помимо «Пентагона», объясняли, что этот Ларей живёт по «правильным понятиям», а местная шушера – шакалье и беспредельщики. Говорили шёпотом, с оглядкой, но говорили. Те, кто жил с ним в одной камере, тоже изъяснялись намёками, что, мол, с ним легче сиделось, хотя и строже, – все было по справедливости… А теперь к тому же вокруг него складывался ореол мученика, тюремного стоика, святого.
Местные вожди бессильны были пресечь эти слухи. Спасибо куму, конечно, за них трамбует урку, но лучше бы его им отдали. Не опустить – так зарезали бы. Не зарезать – отравили бы. На воле над ними смеются, сволочи сытые, сами бы попробовали здесь порядки хранить… Того Живот так и не оправился толком – аттестован инвалидом и списан на волю. За взятку, конечно, а все же инвалидность не липовая, бойцом ему не бывать отныне.
На исходе девятого месяца Гек, как обычно, грезил-полуспал с открытыми глазами. Уши привычно процеживали коридорные звуки, наизусть знакомые: Гек по шагам отличал вертухаев, знал особенности каждого, заранее мог предугадать реакции и манеру вести дежурство. Нюх обострился чрезвычайно, теперь он понимал Варлака и Субботу, поразивших его когда-то своими способностями на этот счёт. И запахи он все знал наперечёт: от этого всегда лосьоном разит, а это крем сапожный, в шлюмке сегодня перловка…
Этот запах взялся ниоткуда и был ему смутно, но все же знаком. Возник и исчез.
Жизнь Гека в карцере была крайне скудна впечатлениями, но мозг, не меньше желудка страдающий от недостатка пищи, то есть событий, образов, информации, привык усваивать мельчайшие частички этой самой информации, проникающие в камеру из внешнего мира. Когда этого не хватало, мозг принимался за «жировые запасы» – воспоминания об увиденном, услышанном, съе… (ой, только не это!) пережитом. Две темы были табу – жратва и бабы. Впрочем, о сексе как-то и не думалось на таком корме. Гек принялся вспоминать запах.