Кромешник
Шрифт:
– Лягавые – это мусора, как я понимаю? – спросил Варлак и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Такое их дело мусорское, ловить и приметы обозначать… Кем ты по зоне ходил?
– Сперва пацаном, потом нетаком, – с достоинством ответил Гек.
– Что сие означает – нетак?
Гек подрастерялся и начал с натугой, по-казённому объяснять:
– Нетаки – лица, отрицательно настроенные к режиму содержания, к лицам, твёрдо ставшим на путь ис…
– Отрицалово, короче говоря, – перебил его Суббота. – Таких у нас называли – отрицалы.
– Не слыхал, – с сомнением произнёс Гек. – Наверное,
– В тот колодец, где мы сидели, не то что новости, крысы не забредали. Видать, их по дороге съедали те, кто поудачливее. Который тебе год?
– По ихним документам шестнадцать, а на самом деле четырнадцать в апреле стукнуло.
– Ну вот, а господин Суббота второй абыш подряд доматывает, не выходя, да и я не меньше.
– Он прибедняется, Малёк. Варлак истинно тюремный урка, с тридцать пятого года из терема не выходил, а уж в одиночке отсидел… От жизни мы отстали маленечко и новой музыки давно не слыхивали. Может, в лаг… э-э… на зонах уже и урок не осталось, одна сучня, а?
– Да нет, на серьёзных взросляках ржавые почти всюду шишку держат. Но, конечно, особаченных тоже хватает, особенно скуржавых – их администрация греет.
– А ты из каковских будешь, я забыл?
– Я не из каковских, я же малолетка. На зоне нетаком ходил… – Гек поразмыслил, прежде чем продолжать: хвастовство и самонадеянность в таких случаях очень вредят, но и прибедняться не стоит. – Это значит, что мне к ржавым дорога не закрыта.
– Вот оно как. Ну что же, располагайся, местов свободных много.
Действительно, камера была на диво пуста: из восьми шконок шесть было свободных. И вообще, впервые Гек видел на крытке шконки вместо нар: видимо, что-то все-таки менялось в сонном тюремном королевстве.
Гек подошёл к свободной койке, раскатал тощий матрац, в тумбочку положил мыло, щётку и зубной порошок, а мешок сунул под кровать. Двое дедов, казалось, утратили к нему всякий интерес: Суббота, сидя на корточках у стены, задремал, а Варлак снял ветхую, чёрную когда-то рубашку и вроде как собирался её штопать толстой цыганской иглой, оставшись в дряхлой жилетке на голое тело. Геку захотелось по-маленькому в туалет, и он пошёл к параше. И параша-то была королевская – не вонючая бадья с ржавой прикованной крышкой, а настоящий унитаз, огороженный с трех сторон кафельной стенкой. Вдруг Гек заметил, что стандартная стенная ниша, выполняющая роль продуктового шкафчика в камерах, занавеской не закрыта. Гек ругнулся про себя на собственную невнимательность и вернулся, чтобы её задёрнуть, хотя, как он заметил, полка была абсолютно пуста. На малолетке очень большое значение придаётся обычаям и ритуалам зоны, и горе тому, кто ошибается и нарушает их. Гек много раз слышал, что на взросляках порядки не такие строгие, но, признаться, не верил в это: мужики там взрослые, большие, значит, и нравы крутые – поди оступись!
В свою очередь, двое последних реликтов преступного мира обменяли на тюремную баланду всю свою жизнь во имя идеалов и идей, только им ведомых. Жёсткость, с которой придерживались они правил и понятий тюремного бытия, была под стать изуверскому фанатизму малолеток, вернее, превосходила их своей щепетильностью. Они очень дорожили чистотой и незапятнанностью своей репутации и держали мальца на дистанции, хотя после долгих одиночных и проведённых в обществе друг друга лет им очень хотелось поговорить со свежим человеком, узнать новости другого мира. Парнишка им показался своей серьёзностью и воспитанностью: отвечал как положено, сам вопросов лишних не задавал, без разрешения по камере не шастал, вот и приличия понимает – другой взрослый на занавеску и не посмотрит… Нет, рано ещё хоронить блатные идеалы, если даже на малолетках живут, худо-бедно, по правильным понятиям.
– А вы, прошу прощения, какой пробы будете? – Гек решил, что и ему настало время определиться с сокамерниками: хотя на гнилые пробы они и не похожи, но…
– А тебе это что, не все равно?
– Нет.
Варлак задумался, в общих чертах он представлял себе современную блатную раскладку в местах заключения.
– Высшей, самой высшей пробы мы – Суббота, кент мой, и я, Варлак.
– Ржавые, да? – У Гека широко раскрылись глаза: он впервые видел двоих высших представителей преступной иерархии. Их немощность и неказистость не имела для Гека никакого значения, все это тонуло в сияющем ореоле АВТОРИТЕТА.
– Ещё выше.
– Как ещё выше? Выше не бывает… Вообще не бывает, ну – в наших понятиях…
– А вот бывает, даже в ваших, в нетаковых понятиях, да. Мы с Субботой – Большие Ваны, последние на всю страну… А скоро и – ц…
– Так ты, Малёк, про Ванов и не слышал небось? – неторопливо вмешался Суббота, и Варлак, почувствовав, что и другу надо дать слово сказать, замолчал, стал натягивать рубашку на свою скелетообразную фигуру. Все же заметно было, что когда-то был он широк в плечах и, наверное, очень силён.
– Слышал! Я слышал про Ванов, только не знал, что они ещё… есть. – Гек даже вскочил со своей шконки и так стоял, переминаясь с ноги на ногу, не зная, что делать дальше. От волнения он даже стал слегка заикаться. Нечто подобное испытал бы и монастырский служка, доведись ему встретиться с первоапостолами Петром и Павлом.
Суббота засмеялся, ему польстило мальчишеское волнение, с которым тот воспринял ошеломляющее известие:
– Сядь, слышишь, Малёк. Сидеть нужно сидя, а ещё лучше – лёжа. И чтобы шамовка была да табачок. Куришь, нет?
Гек виновато покачал головой:
– Не курю. А хаванина у меня есть: черняшка, сахар молочный и бацилла – бекона грамм четыреста! Сухари… Мне ребята на дорогу много дали, так ещё осталось… Вот…
Гек выдернул мешок из-под шконки, торопливо растянул узел и вынул остатки роскошного грева, собранного провожавшими ребятами пятьдесят восьмого «допа», который, как выяснилось, когда-то назывался «Ветка». Он с надеждой поднял глаза на старых Ванов и вдруг понял, насколько глубоко и привычно они голодны…