Кромешник
Шрифт:
– Должен признаться, что ваша просьба из разряда неординарных, обычно все налегают на зеленого змия. Вы будете смеяться, но некоторые ещё просятся в туалет. Из тех, кто сохраняет рассудок к этому моменту. Не желаете, кстати, в порядке гигиены? Я и руку развяжу, и горшок принесу. Чем-то вы мне, так сказать, симпатичны…
Суббота отрицательно качнул головой, стараясь, чтобы дырка не сбилась со своего места напротив глаза.
– Ну, как говорится, дело ваше…
Толстячок отошёл в сторону, к правой стене, если смотреть от входной двери: там оказалась ещё одна маленькая дверь, ведущая в чуланчик того же размера, что и «исповедальня». Оттуда, повинуясь распоряжению толстячка, вышли четверо солдат внутренней службы с табельными карабинами. Толстячок раскрыл
Внезапно фигуры солдат раздробились и потеряли чёткость. Суббота зажмурился – стряхнуть с века невольную слезу – и поторопился вновь раскрыть глаз, чтобы не пропустить пришествия той, о которой он так много передумал за свои семьдесят с хвостиком. Но секундная слабость стоила ему и этого скромного подарка судьбы: вспышка обожгла мозг, и он так и не осознал – успел он открыть глаз, или это его маленькая вселенная взорва…
Врач поглядел в широко разлитый зрачок, пощупал пульс:
– Мертвее не будет уже. Налей, помянем.
– Вот упрямый старик! Я ведь предлагал ему горшок, отлей, мол, все одно с собой не унесёшь…
– Да хрен с ним, не тебе же вытирать. Наливай, а то у меня опять башка разболелась.
Солдаты сдали под роспись обоймы с оставшимися патронами. Распорядитель налил каждому полстакана мексиканской водки, выставил для желающих блюдечко с солью. Стакан был один, и пили по очереди. Солдатам-срочникам пить на службе запрещалось категорически, но даже командир полка не посмел бы сделать им замечание в то утро: все знали, какой приказ исполнили они накануне.
Выпив, они построились в колонну по одному, сержант впереди, и вышли из помещения. Следующий приговор должен был исполнять новый наряд, идущий уже на смену этому. Распорядитель достал из ящика стола коньяк и кофейную чашечку. Врачу налил в тот же стакан, а себе в чашечку.
– Слышишь, Боб, может, тебе в рюмку, как культурному? Клиент ведь из неё не пил.
– Иди в жопу. Накликаешь – сам из той рюмки изопьёшь!
– Шучу. Ну, будем… Фу, в нос шибануло. А это – после второго докончим… Где эти чёртовы трупоноши? – Сидельцы из отверженных прибирали за доп. пайку место казни и хоронили казнённых в тюремной кочегарке, в огненной могиле.
Внезапно их мирное сидение было прервано бешеным стуком в стальную дверь.
– Хозяин психует, – определил распорядитель, прислушиваясь к неистовой матерщине из-за дверей, – спрячь бутылку! – Хозяином, за неимением нового назначенца, вот уже несколько месяцев называли зама по режиму, полковника Горветта.
Хозяин ворвался в подвал, сверкая налитыми безумием глазами:
– Где Ваны? Что, уже обоих положили? Так и удавил бы вас, говнюки-скорострелы!
За ним торопливо вошли, почти вбежали двое полковников и подполковник с синими погонами.
– Никак нет, господин полковник, один только. За вторым уже послано! – Распорядитель выпятил пузо вперёд, думая, что стоит по стойке смирно. Полковнику стало чуть свободнее дышать, от облегчения хотелось заехать в морду распорядителю. Он бы так и сделал, но мешали своим присутствием хари из охранки.
– Ты – на хер, быстро. Боб, как вас там, останьтесь. С пентоталом умеете обращаться?
– Ни разу не видел, дозировок не знаю.
– Дозировку скажут, главное – впрыснуть нужно прямо в вену, чтобы разговорился…
Горветт, несмотря на немалый опыт, все же не понимал до конца, с кем он имеет дело. Вряд ли Ван, куда более опытный, утратил бы контроль от новомодной химии. Однако не суждено было тюремному врачу впрыскивать особо секретный пентотал в стариковскую вену: когда конвой вошёл в камеру, старик лежал на спине на нарах и, казалось, спал. Унтер конвоя, видавший виды служака, первый почувствовал неладное и, презрев субординацию, рванулся к нарам. Старик не дышал. Наскоро осмотрев руки-ноги, рот, грудь, вертухаи убедились в полном отсутствии следов самоубийства или насильственной смерти. Перед ними в полной покойницкой позе, с руками, сложенными на груди, лежал и улыбался мёртвый старый Ван. Когда пришло время и ему уже нечего стало ждать от жизни и от людей, Варлак лёг на нары – последний свой одр, – сосредоточился и умер. Старый волк и это умел. На то он и был – Варлак.
Когда разгорелся весь этот сыр-бор с похоронным концертом, поднятый с постели Хозяин первым делом осведомился – откуда узнали о казни. Нарочный не знал. Уже на месте, в кабинете, в присутствии полусонных «контриков» в синих погонах, ему доложили о «сеансе унитазной связи» и пересказали содержание беседы (стукачи тоже были в курсе, как и вся тюрьма).
У всех начальничков глаза повылазили из орбит: ещё один Ван жив и вдобавок на воле. Тут-то и задымились каменные ступени под ногами тюремной головки – успеть остановить казнь и допросить по классу экстра: Господин Президент, не разбирая цвета погон, уроет всех, как дальтоник.
Их ждали два трупа.
«Синие» впали в откровенную панику и открыто глушили коньяк и нитроглицерин. Хозяин оказался покрепче духом: он принялся лихорадочно соображать, как прикрыть жопу, попутно отдавая квалифицированные распоряжения по подавлению траурной бузы.
– Стоп! Этот… Варлак был хранителем общака, а теперь, стало быть, другой хранитель объявился! Как это?
– Как, как! Какая нам разница – ну, в наследство передал, вонючему… э-э… Кромешнику, кажется? Разница-то какая?
– Дурак ты, подполковник. Как он ему передал-то, на волю-то? У него с волей никаких связей давно уже не было, головой ручаюсь. И на волю никто из его «собеседников» не выход… Ах ты е… вашу мать!!! Малолетка… Они через малолетку все на волю передали! Малолетка должен на Вана выйти! Где он сейчас?!! В каком приюте? Немедленно связаться и привезти сюда! Ссать, срать и плевать ему – не разрешать. В браслетах везти, три… пять человек охраны… отделение охраны в ружьё! Воронок и машину сопровождения – мухой! В… и расстреляю, если хоть секунда задержки будет! Кто его отвозил – ко мне, срочно, мать и перемать!…
…Унтер, увидев, как поворачивается дело, тотчас повинился во всем. Хозяин разбил ему голову, выбил два зуба, сломал ключицу и четыре ребра, превратив свои щегольские хромовые сапожки в бесформенные копыта. (Это спасло несчастного унтера от тюрьмы. Хозяин, памятуя о соломинке и верблюде, не захотел дополнительного служебного расследования по факту избиения должностного лица при исполнении служебных обязанностей, так что после больницы унтер просто вылетел на улицу без гражданской профессии и без перспектив устроиться где-либо по специальности.)