Кронштадт-Таллин-Ленинград. Война на Балтике в июле 1941 – августе 1942 гг.
Шрифт:
Собрались спускаться вниз, боцман позвал помочь снять трапы, т.к. кран на стенке переходит на другое место. Пошли пятеро. Отдали концы одного трапа от лееров, боцман послал двоих на стенку помогать, а остальные должны были тащить трап на палубу. Вниз пошли Панов и Кравцов, но почему-то по тому трапу, который уже был отдан, и конец его находился в руках у боцмана. Дошли они только до половины, как трап скатился, но Кравцов, шедший впереди, успел схватиться за леер другого трапа, повис на нем, а затем и вылез на него. А Панов грохнулся с трапом вниз на лед с высоты 6-7 метров. Упал он на ноги, но тотчас повалился на правый бок и громко застонал. На секунду мы все растерялись, но голос Шведа быстро вывел из оцепенения. Я бросился на стенку. Упавший трап одним концом был на стенке,
Панов тихо стонет, не может пошевелиться, из носа идет кровь. Кричим, чтобы позвали санитара с носилками, расстегиваем на Панове шинель. Спустили носилки, мы осторожно положили на них Панова, привязали и понесли. Еще неизвестно, в какой степени он обломал себя.
2 апреля. Четверг
Сегодня вечером получил письмо от мамы от 14 марта. Первое мое письмо из госпиталя они получили. Конечно, беспокойство, нравоучения. Мама пишет, что от Андрея узнала, что у них в спецшколе нет «немки», и что она готова даже туда переехать и что уже написала письмо директору. Пишет, что туда писала и она, и папа обо мне, что она написала письмо командиру корабля и послала справку из клязьминской школы. Содержания этого письма я не знаю. Клиймович говорит, что отдал его уже командиру. Какие, интересно, будут результаты?
Панов лежит у себя на койке. Мы помогаем ему приподняться и сесть. Ходить, конечно, не может. Переломов нет, только сильно болят суставы запястья, колен, таза и правое плечо, а старпом смеется: «Через два дня будет работать».
С половины восьмого до восьми немец бил по городу, но от нас далеко к северо-востоку.
3 апреля. Пятница
Стою вахту у трапа в первую смену. Морозец слабенький – минус 3-4°. Трап перенесли к первой трубе. В этом месте палуба на одном уровне со стенкой. Теперь вахтенному новые обязанности: тех рабочих, которые идут к нам на работу, задерживать, собирать человек 5-6 и вызывать рассыльного, который отбирает у них пропуска и ведет в лазарет на саносмотр. А на пропуске ставят число, что означает – к работе допущен. У кого найдут насекомых, удаляют с корабля. У нас каждое утро 15 минут отведено на саносмотр – смотрят тельняшки. Моемся обыкновенно полуголыми. В час дня – обстрел города.
Уничтожить флот в Ленинграде до вскрытия Невы
4 апреля. Суббота
На ужин щи с луком. После ужина пошел постираться. Выстирал голландку, кончаю стирать кальсоны, слышу стрельбу. Вначале не понял: ни то обстрел, ни то зенитки бьют? Нет, зенитки. Совсем рядом. Слышны «разговоры» автоматов. Это, пожалуй, на «Стойком». Стрельба все усиливается. Похоже, что и наши бьют. Но почему нет сигнала «Воздушная тревога»? Иду в кубрик и спрашиваю у Панова: «Тревога была?» «Не слышал». Быстро одеваюсь и выскакиваю на палубу. Стрельба ужасная! Трехдюймовки «Стойкого» совсем оглушают. Спустил и завязал уши у шапки. Небо все в пятнах разрывов.
Вот вижу идут 4 «юнкерса». Высота около 4000 м. Огонь усиливается. Приходится держать рот открытым.
Попов бьет из 1-го орудия. Расслабились болты крепления станины. Хочет перейти на свое орудие, но мешает стрелять кран. Переходит на 2-ое орудие. Суворов наводчик. Кошель подносчик. Команд нет никаких. Чехлов стоит с таблицей в руках и не знает, что делать. Военком, командир БЧ-2 и старпом на мостике. Смотрят то на небо, то на стреляющее орудие.
Мой прицел на 1-ом орудии. Иду и переставляю его на свое орудие, около которого нет никого. Попов бьет фугасными. Кончились, стал бить бронебойными. Наконец организовали доставку снарядов со стенки, со стеллажей… опять фугасных. Около орудия кучи гильз.
Смотрю на установку прицела – 1-30. Какой черт его поставил? Ставлю 2-30. Уверен, что от нашей стрельбы нет ни капельки толку. Бьем в божий свет, как в копеечку. Самолеты идут эшелонами по 3-4 машины с разных направлений и уходят к центру города. Там на Неве около Зимнего
Вот от одного «пикировщика» отрывается одна здоровая «чурка», со свистом проносится над нами и уходит по направлению к «Максиму Горькому». Самолеты все идут и идут. Проходят над нами и оттуда пикируют на невидимые для нас цели и на небольшой высоте уходят из зоны обстрела. Грохот не прекращается ни на минуту. Вот один из «пикировщиков» осветился разрывом – снаряд попал в «пузо», но он продолжает лететь. Вот в левый мотор другого попадает снаряд из автомата со «Стойкого». Он кренится и скрывается за домами. На «Стойком» аплодисменты комендорам. Вскоре стрельба затихает. Небо будто загажено мухами. Такой налет и такую стрельбу я вижу первый раз. 2-ое орудие сильно накалилось, так что краска на стволе запузырилась и облупилась. Из него выпустили 75 снарядов.
Уже в конце налета я все же уговорил Манышина перейти ко мне. Спросил разрешения у Быкова открыть огонь, но он не разрешил, т.к. налет подходил к концу. «Пикировщики» с кормы больше не появлялись, а по ним из моего орудия очень удобно было бы бить. С левого борта с носу шли последние два самолета. Успел дать по ним один выстрел, и они вышли из моей зоны обстрела – мешает кран, который электрики не развернули вдоль борта. Наши ДШК тоже пробовали вступить в действие, но, выпустив каждый по десятку патрон, выбыли из строя – патроны перекосились и стали ломаться.
На «Стойком» прозвучал сигнал большого сбора, и команда собралась на юте. Командир эсминца расцеловал расчет автомата, который сбил самолет, прогремело «Ура», и снова все были на своих боевых постах. Да, шуму сегодня было порядком, но результаты не ахти какие. От немцев тоже было больше шуму. Если считать, что на нас пикировало машин 25, то бомбили только машин 8, да и то по одной-две бомбы, а остальные пикировали, я думаю, только для морального воздействия или же для того, чтобы, выйдя из пике на небольшой высоте, скорее выйти из зоны сумасшедшего нашего огня. А всего в налете участвовало не менее сотни самолетов. После стрельбы смазали орудия щелочью и пошли вниз. Панов уже наполовину оделся и приготовился, в случае чего, выбираться наверх. Действительно, не особенно приятно сидеть одному в кубрике и слушать адскую пальбу, грохот разрывов бомб и не знать, кого бомбят? Смотрю на часы – 20 часов, а мне почему-то казалось, что ужина еще и не было.
Этот налет показал, какая у нас организация: большинство команды забралось под спардек, будто он их защитит от бомбы. Теперь всех интересует вопрос – прилетят немцы ночью или нет? Часто будут налеты ли нет? Всем хорошо памятны осенние налеты. Сегодня немцы нас, так сказать, «поздравили» с наступающей пасхой. Вечером я заступил на зенитную вахту. Всей батарее приказано спать не раздеваясь.
5 апреля. Воскресенье
Я стоял во вторую смену – с 21 до 23-х часов. Ничего не случилось. В час ночи вдруг тревога! Выскакиваем все наверх. Гулко бьют береговые зенитки, по небу медленно ползают лучи прожекторов, слышен гул самолета. Вот с левого борта на небе вспыхивают 4 огня – осветительные ракеты с самолета. Они медленно опускаются, оставляя за собой хорошо заметный белый след. От ракет тянутся вниз светящиеся нити – наверное, капает расплавившийся состав ракет. Проходит минута и … нарастающий свист. Бомба, пролетев где-то над нами, рвется по правому борту. Инстинктивно большинство находившихся на палубе пригибаются. Вот еще 4 осветительные ракеты. Под их белым светом как-то неуютно. Впечатление, что тебя видят, как на ладони и выбирают, во что бы тебя стукнуть? Через минуту опять свист бомбы. Корабль вздрагивает. Очевидно, бомба упала в начале ковша в воду, и взрывная волна ударила по подводной части корабля.