Кропоткин
Шрифт:
…В самом деле, все теперешние социалисты стремятся к возможно более полному равенству условий развития отдельных личностей и обществ. Все они желали бы осуществления такого строя, чтобы каждый имел одинаковую возможность заработать себе средства к жизни личным трудом, т. е. чтобы каждый имел бы одинаковое право на пользование теми орудиями труда и сырьем, без которых никакой труд невозможен… чтобы распределение полезных занятий в обществе было такое, при котором невозможно образование класса, занятого пожизненно, а тем более наследственно, исключительно привилегированным трудом, т. е. трудом более приятным, менее тяжелым и менее продолжительным, но дающим право на одинаковое благосостояние с прочими, или даже больше: чтобы каждый имел одинаковую возможность наравне со всеми остальными получить то теоретическое образование, которое ныне составляет удел лишь немногих, чтобы отношения отдельной личности ко всем остальным были бы таковы, при которых, пользуясь наибольшею суммою благ от этих отношений, она несла вместе с тем наименьшее количество стеснений ее личной свободы и ее личного развития…
…Такова программа громадного большинства, едва ли не всех социалистов нашего времени. Даже те, которые, по-видимому, проповедуют идеал совершенно иной, те, которые, например, проповедуют в конечном идеале государственный коммунизм или иерархический строй и т. п., в конце концов, желают того же; и если они сосредоточивают сильную власть в руках или правящего меньшинства, или выборных старцев и, таким образом, приносят в жертву, например, личную самобытность, то отнюдь не потому, чтобы они не придавали ей никакой цены или считали ее вредной, но только потому, что они не находят возможным осуществление такого строя, при котором все четыре формы равенства осуществлялись в одинаковой мере, и жертвуют одною из форм для достижения прочих. При этом никто из живых последователей этих ученых социалистов и не думает, чтобы какая бы то ни было общественная форма могла закаменеть и не подлежать дальнейшему развитию…»
«Записку» Кропоткина обсуждали на нескольких вечерних собраниях кружка. Она вызвала оживленные споры и все же была одобрена. Ее начали переписывать набело, чтобы распространять в провинциальных филиалах.
После обсуждения программы в Петербурге Кропоткин едет в Москву, где в одном из хорошо ему знакомых домов Пречистенки читает «Записку» московскому филиалу кружка. Здесь присутствуют Сергей Кравчинский и Дмитрий Рогачев, только что вернувшиеся из Тверской губернии. Два бывших офицера, они ходили по деревням как пильщики и подбивали крестьян выступить за справедливый раздел земли, находя обоснование для этого в текстах Евангелия. Были те, кто встречал их как новых апостолов, но нашлись и такие, кто донес на пришлых смутьянов. К счастью, им удалось скрыться.
И вот они вместе с другими московскими кружковцами обсуждают план дальнейших действий. В программу Кропоткина внесены поправки и дополнения. И единодушно решено — с наступлением весны все «чайковцы» идут «в народ». А осенью соберутся на съезд, где будут обсуждены результаты летних походов. Однако все получилось иначе. Уже с мая 1873 года в жандармском ведомстве было возбуждено дело о широком распространении в народе книг революционного содержания. На основании подготовленных следствием материалов министр юстиции граф Пален заключил свой доклад таким выводом: «В России существуют тайные и противозаконные общества, имеющие целью ниспровержение государства, всего существующего порядка и водворения полнейшей анархии». Впервые в правительственных документах России появляется слово «анархия». На протяжении целого столетия оно будет исправно служить государственной власти в качестве надежного жупела, как синоним беспорядка и хаоса, противопоставляемый существующему порядку — идеальному, раз и навсегда установленному состоянию общества. Всякое покушение на этот порядок, даже просто его критика, по убеждению властей, неизбежно ведет к анархии и всеобщей гибели.
Осуществление идеала должно совершиться путем социальной революции. Но далеко не сразу. За одной революцией последует другая, за ней — третья. И чем полнее будут выполнены задачи предыдущей революции, тем более мирными будут последующие перевороты. Таким был ход рассуждений Кропоткина, которыми он поделился с «чайковцами».
Доклад в ИРГО и арест
Карета покатилась по Дворцовому мосту. Я понял, что меня везут в Петропавловскую крепость…
Новый, 1874 год Кропоткин встретил не с друзьями по кружку, а как подобает князю — в «избранном обществе», настроенном достаточно либерально. Рекой лились торжественные речи об обязанности служить родине и народу, о необходимости перемен в государственном управлении, чтобы опять-таки обеспечить благо народу. Говорили красиво, но чувствовалось, что на самом деле ораторы были обеспокоены прежде всего собственным благом. Кропоткин покинул праздничный зал рано утром и, переодевшись, отправился в один из домов за Нарвской заставой, где проходила сходка ткачей. В крестьянской одежде он уже мало чем отличался от окружающих, выделяясь разве что бородой, за которую получил от ткачей прозвище «Бородин». Оно стало его конспиративным именем.
Бородин рассказывал о том, как борются за свои права рабочие в Европе, объединившись в международное товарищество — Интернационал, как добиваются выполнения своих требований с помощью демонстраций и стачек. Его слушателей интересовало, возможно ли подобное в России, ведь полиция их может выследить, и тогда — каторга, Сибирь… «Ну что ж, и в Сибири люди живут», — парировал он и рассказывал об удивительной природе Сибири и живущих в ней людях.
Особенной популярностью у рабочих пользовался студент-медик Александр Низовкин, которому удавалось искусно подладиться под простонародный стиль поведения и одежды. Он носил сапоги, рубаху навыпуск, нарочито огрублял свою речь. Нельзя сказать, что рабочие хуже относились к другим пропагандистам — и Кравчинского, и Шишко, и, конечно, Кропоткина они слушали с огромным вниманием, но налет образованности и «барства» все же создавал некоторую дистанцию.
При этом выдавать всех на допросах начал именно Низовкин — может быть, он мстил за то, что его не сразу приняли в кружок на равных, оставив на время «кандидатом». В январе жандармами была захвачена квартира на Выборгской стороне, как раз та, где собирались ткачи и где чаще всего бывал Бородин-Кропоткин. Вновь были арестованы несколько членов кружка, а оставшиеся на свободе спешили покинуть Петербург. Сам Чайковский избежал ареста, поскольку еще в прошлом году уехал в Орел к проповеднику идей богочеловечества Маликову и, увлекшись его мистическим учением, отправился с ним в Америку. Там он провел несколько лет, пытался организовать сельскохозяйственные коммуны. Кравчинский и Клеменц продолжили свое «хождение в народ» в Поволжье. Из «чайковцев» в городе оставалось человек пять-шесть, из которых прежде всего следовало бы уехать Кропоткину, в известной степени «идеологу» кружка.
В течение еще одной недели забрали всех, кроме Кропоткина и Сердюкова. Было очевидно, что, если они задержатся в Петербурге, им также не избежать ареста. Но прежде чем исчезнуть, необходимо было передать хоть кому-то, кто еще неизвестен полиции, дела громадной столичной организации с филиалами в тридцати семи губерниях. Решили принять в организацию двух новых молодых людей. За несколько вечеров им пришлось запомнить сотни адресов для пересылки книг и десятки шифров, а также информацию о рабочих кружках, которые еще продолжали действовать. А потом Сердюков съехал со своей квартиры, и следы его затерялись. То же самое следовало сделать и Петру Кропоткину. Но ведь он был географ, член научного общества, причем весьма уважаемый своими коллегами, которые связывали с ним известные надежды на развитие отечественной науки. И он не мог позволить себе исчезнуть даже в сложившейся опасной ситуации, прежде чем выступит с отчетным докладом о своих исследованиях ледниковых отложений в Финляндии и Швеции. Приглашения на заседание Географического общества были разосланы на 14 марта 1874 года. Но получилось так, что на тот же день назначили заседание петербургских геологов. По их просьбе общее собрание общества, на котором предполагался доклад Кропоткина, было перенесено на неделю. Этот перенос сыграл роковую роль.
И вот 21 марта. Кропоткин ждал этого дня с большим нетерпением. Еще бы! Каждый день вокруг дома бродили какие-то странные люди, заходили в дом, спрашивали, не продаст ли князь лес в своем тамбовском имении, где никакого леса и быть не могло, потому что имение находилось в безлесной степи. Конечно, это были сыщики, которые должны были проверить невероятное с точки зрения жандармов предположение, что Бородин, приходивший к ткачам в крестьянском полушубке, и его светлость князь Кропоткин одно и то же лицо. Среди этих странных людей он заметил однажды знакомого ткача, которого, по слухам, недавно арестовали — скорее всего, тот здесь появился для опознания.