Кроссовки для Золушки
Шрифт:
– Ага, в деревню Большие Говнюки.
– Хотя бы. У каждого свой экстремальный спорт. А теперь слушай внимательно!
Его глаза полыхнули по-кошачьи, и даже зрачки на мгновение стали узкими вертикальными щелочками. Дым от сигареты мешался с тонкими струйками, вьющимися над курительницей, дурманил, заставлял сердце биться быстрее, а мысли течь медленней. Епихарий то приближался почти вплотную, то оказывался где-то далеко-далеко, за завесой дыма, почти на краю света, его голос звучал сквозь дремоту…
– Не спать! – рявкнул он.
–
– Мне сказали, что в субботу в квартире Венцеслава кое-кто побывал. Участковый и еще мужик с девкой.
– И что?
– Что? – переспросил Епихарий. – Не понимаешь?
– Ты хочешь сказать, что это была она? Но почему ты так думаешь?
– Я не думаю, а знаю. Иногда господин открывает мне то, что необходимо. Так что не уехала она в деревню Большие Говнюки. Можешь больше по городу не мотаться. Она придет туда снова.
– Ты и это знаешь?
Епихарий кивнул.
– Жди ее там. Глаз не спускай с его дома.
– Как ты думаешь, что ей там надо было?
– Боюсь, она что-то смекнула. Пока еще не знает, куда ткнуться, напролом идет. Но… Как знать, как знать. Надо поторопиться.
– Послушай, а что будет, если она все же узнает наши имена?
– Ну, тут возможны варианты. Если она каким-то чудом узнает только твое имя, вообще ничего произойдет. Если только кроссовочье, это гораздо хуже, хотя и не смертельно. Облик человеческий вернется, но не память. А вот если оба… Даже говорить не буду, чем это для тебя обернется. Лучше тебе этого не знать.
– А если… ошибется?
– Ну… - Епихарий добродушно рассмеялся и снова сделал затяжку. – Об этом я, пожалуй, тоже умолчу. Потому что толком не знаю сам. Одно точно знаю, если она ошибется дважды, то мы выиграли. Впрочем, если боты будут у нас, то это все уже не имеет никакого значения.
Вечером позвонил Димка, сказал, что находится в трех кварталах от меня и может заехать. Я уже как-то подзабыла о своей просьбе сделать Кроссу повторную отчитку, поэтому была изрядно удивлена, увидев большую спортивную сумку со всем для этого необходимым.
То ли домашние условия сыграли свою роль, то ли все, чего можно было, мы уже достигли в первый раз, так или иначе, Кросс ничего дельного больше не вспомнил. Я уговаривала Димку остаться попить чайку, но тут ему на мобильный позвонила Анна Петровна: заболел Лешка. Димка заторопился домой, не успев прочитать мне очередную пастырскую нотацию о необходимости почаще посещать храм и участвовать в жизни прихода. Я, в свою очередь, не успела рассказать ему о походе с капитаном Курбановым в колдуновскую квартиру. Тем более была не уверена, а стоит ли вообще рассказывать – вряд ли бы он это одобрил. Но потом вспомнила о фотографии и остановила Димку уже на пороге.
– Посмотри, - протянула я ему снимок. – Что-то место знакомое, а вспомнить не могу.
Димка фыркнул совершенно неподобающим для его сана образом:
– Ну, девушка, ты даешь! Или это юмор такой?
– Ничего подобного! – оскорбилась я. – Почему, собственно, я должна запоминать всякие двери?
– Потому что заходила в них на протяжении пяти лет. Это вход на факультет. Между прочим, там даже табличку видно. И как ты только смотришь?
Я взяла фотографию и пригляделась повнимательнее.
Действительно! Конечно, кое-что изменилось, но в целом – да. Родной филфак. И на табличке, если очень хорошо присмотреться, можно прочитать: «…лологи…ульте…».
Вот стыдоба-то!
По счастью, Димка не стал выяснять, кто изображен на фотографии, скоренько благословил меня и нырнул в подъехавший лифт. А я решила с утра непременно навестить альма-матер.
Университет встретил меня как-то неприветливо. С самого выпускного я на факультете ни разу больше не была. Может, там и проводились какие-то встречи выпускников, но меня туда никто не приглашал, а суетиться и узнавать – собственно говоря, зачем? С одной из однокурсниц, Ленкой Морозовой, мы видимся довольно часто, а с остальными я и в студенческие времена не особо дружила. Сначала девицы мне завидовали из-за Димки – как же, прикарманила самого популярного молодого человека! – а потом злорадствовали, когда мы расстались, поскольку были уверены, что это он меня бросил.
Все было так же, как восемь лет назад – и не так. Но почему-то действовало раздражающе. В конце концов я сообразила, что дело в абитуриентах, которые с испуганно-страдальческими физиономиями суетливо сновали по лестницам и коридорам. Впрочем, некоторые были достаточно наглыми. А самое главное – почти вдвое моложе меня. Я была среди них динозавром, ископаемым реликтом, живым экспонатом палеонтологического музея. Пройдет совсем немного времени, они – пусть не все – благополучно сдадут экзамены и станут считать своими эти лестницы, коридоры, аудитории. Те самые, которые когда-то считали своей собственностью мы.
В ностальгическом припадке я обошла весь факультет: и «новый свет», и «катакомбы», и «школу» с ее длиннющим коридором, допотопными печками, выпятившими круглые животы, и крохотными аудиториями. В некоторые влезало всего по шесть-восемь человек. Можно было пройти по коридору, заглядывая в двери, найти пустую и сидеть заниматься. Или не заниматься, а вести задушевные беседы и даже целоваться украдкой, пока никто не вломится… В «школе» абитуры не было, и никто не мешал мне предаваться воспоминаниям.
Наконец я спохватилась и припомнила, зачем пришла. И отправилась в деканат. Но можно было и не ходить. Сидящая там девица просто фыркнула на меня тюленем, даже не соизволив ответить, сколько лет они хранят сведения о выпускниках. Впрочем, даже если эти самые сведения и имеются в наличии, мне что – просматривать их все за десяток лет?! Почему-то это обстоятельство мне в голову и не пришло.
Повесив голову, я спускалась по лестнице, и вдруг кто-то дернул меня за рукав:
– Катька! Привет!