Крот в аквариуме
Шрифт:
И Поляков начал разносить Хрущева на все корки за его маразматические лозунги о «коммунизме не за горами», за призывы «догнать и перегнать Америку». За антисталинский доклад на XX съезде КПСС «О культе личности и его последствиях». За то, что на этом съезде Хрущев обрушился на Сталина с грубыми нападками, принижал его положительные деяния и свалил всю ответственность за репрессии на него. Что из-за авантюрного доклада Хрущева на том съезде произошел раскол в международном коммунистическом движении и социалистическом лагере. Что это по его вине углубились разногласия с Китаем, которые дошли до ссоры и переросли в вооруженный конфликт.
— И если уж говорить о мотивах принятого мною решения об идейно-политической поддержке американцев, то это никак не измена Родине, — продолжал свой монолог Поляков. — И хотел бы еще подчеркнуть, что толчком к этому послужило и поведение Хрущева во время его известного визита в США,
Я знал, на что иду, понимал, что преувеличиваю свои возможности, но ничего не мог с собой поделать. Решил пожертвовать собой, хорошо понимая, как это может отразиться на моей семье, которую я горячо люблю. Но особенно потрясли меня события в Венгрии, Польше и Берлинский кризис, я имею в виду строительство стены. Наши действия, по моим убеждениям, не соответствовали тогда ленинской идее о праве наций на самоопределение и могли спровоцировать большую войну. На встрече с советским партийным активом в Нью-Йорке Хрущев открыто заявил, что только дураки могут верить в мирное сосуществование антагонистических систем. Что мы дадим существовать капитализму только до той поры, пока сможем задушить его. Цитирую, конечно, не дословно, так как эту тему он развивал пространно, обвиняя работников МИДа в мягкотелости и аполитичности. Такое высказывание Хрущева носило явно выраженный агрессивный характер. После этого мне очень хотелось ускорить вступление в контакт со спецслужбами США, чтобы, повторяю, довести до сведения политического руководства США, как понимает проблему «мирного сосуществования» первый коммунист мира. С того времени я убедился, что Советский Союз стал более вероятным источником гонки вооружений и возможным источником новой войны между США и СССР. Как человек, связанный с разведкой ядерного потенциала Америки и ее ядерного оружия, я отчетливо представлял себе, к каким неисчислимым жертвам мирного населения может привести подобная политика нашего лидера…
Генерал сделал паузу и вопрошающим взглядом посмотрел на Духанина, ожидая его мнения. Но следователь молчал. И Поляков вынужден был продолжить свои показания:
— Я, Александр Сергеевич, внимательно изучал все случаи вступления США в войну и не нашел в их истории ни одного факта вхождения в военные конфликты без обсуждения этого вопроса в конгрессе. Сама система государственного устройства и правления страной не позволяла сделать это. Появление же стратегических ракет в СССР я считал возможной подготовкой к развязыванию внезапного нападения на США. А стремление Америки увеличить свою военную мощь расценивал как создание средств устрашения и предотвращения развязывания очередной мировой войны. По долгу службы в представительстве СССР при ООН я занимался, повторяю, вопросами оценки и сопоставления ядерных потенциалов СССР — США. И ответственно заявляю вам, что к тому времени было заметное отставание американцев как в ударной силе ядерного оружия, так и в средствах его доставки. Поэтому во имя сохранения мира я и пришел к решению сообщить об этом американцам и предупредить их о военных авантюрах Хрущева…
Видя, как торопливо записывает следователь его показания, Поляков начал говорить чуть медленнее:
— А еще я не могу простить ему бездумного сокращения вооружений и численности Вооруженных Сил. Как сейчас помню, тогда увольняли сотни офицеров-фронтовиков, которым до выхода на полную пенсию оставалось всего несколько месяцев. Практически они выбрасывались на улицу. Мне противны были и его решения по снятию маршала Георгия Константиновича Жукова с поста министра обороны. И особенно снятие с должности генерала армии Сергея Матвеевича Штеменко, которого я глубоко и искренне уважал. А чего стоили экономические реформы Хрущева? Особенно в сельском хозяйстве. Во время отпуска в Москве в шестьдесят первом году я почувствовал резкое снижение уровня жизни населения и убедился тогда, что все обещания, данные Хрущевым от имени партии, — чистейший блеф. Проанализировав все, я понял, что мы живем
— Значит, это была все же измена, а не сотрудничество в прямом смысле слова? — ухватился за последнюю фразу следователь.
Поляков понял, что он проговорился, допустил фатальную ошибку, и стал думать, как ему выйти сухим из воды. «Если в КГБ нет ничего существенного на меня, нет уликовых материалов, а только косвенные признаки, не имеющие силу доказательств, то дальнейшая игра «кто кого?» стоит свеч. В самом деле, — продолжал он размышлять, — если бы следователь располагал доказательствами, то не ходил бы столько недель вокруг да около, а давно бы скрутил меня в бараний рог. Так что, Александр Сергеевич, своей обходительностью и хитростью вам не взять меня…»
— Я понимаю, что мой вопрос об измене оказался для вас, Дмитрий Федорович, весьма болезненным, — прервал его размышления Духанин, догадавшийся о колебаниях Полякова, какой дать ответ на его вопрос. — Не надо вам ничего придумывать, скажите прямо, что вы действительно изменили Родине, которая дана нам один раз и до самой смерти. Родина, она, как мать, всегда у нас одна. Двух родных матерей не бывает, как не бывает и двух родин. И ее не выбирают по вкусу или желанию, точно так же, как не выбирают себе мать. Не зря же говорят, возблагодари за честь называться ее сыном и за трудное счастье служить ей. И еще хранить и оберегать ее, делать для нее все, что в твоих силах. Вы, Дмитрий Федорович, надеюсь, понимаете, что Родина-то всегда проживет без нас, а вот сумеем ли мы прожить без нее? Хорошо сказал об этом двести лет назад один из вождей якобинцев Дантон [98] , отказавшийся бежать из Франции, где ему грозила смертная казнь. Он сказал тогда: «Разве можно унести отечество на подошве башмаков?» Вот скажите мне, как вы, генерал советской военной разведки, относитесь к нарушению присяги и измене Родине?
98
В 1794 году Дантон был осуждён и казнён.
Поляков, не отводя взгляда, сказал:
— Во-первых, я не изменял Родине, я всегда оставался ее патриотом. А во-вторых, Родина для меня — понятие абстрактное, потому что шестнадцать взрослых лет я прожил вне ее — в США, Бирме и Индии. Плюс четыре года войны с фашистской Германией. Получается, двадцать лет…
— Ну как же так, Дмитрий Федорович?! — воскликнул следователь. — Родина, за которую вы воевали четыре года, стала вдруг абстрактным понятием? У меня в голове это не укладывается. Меня волнует до сих пор вопрос, почему предают иногда те, кто предавать, казалось бы, ну никак не должен!
— В таком случае почему же вас не волнует вопрос об измене Родине сына бывшего министра морского флота СССР Юрия Носенко? Тем более что он был сотрудником Второго главного управления КГБ СССР. Или заместитель Генерального секретаря ООН, заместитель министра иностранных дел СССР Аркадий Шевченко, который тоже оказался агентом ЦРУ?
— Но сейчас не о них идет речь. В Евангелии от Святого Луки сказано: «Кто станет хитростью спасать душу свою, тот и погубит ее».
Генерал нервно потер щеку, в глазах его появилась настороженность.
— К чему вы сказали это сейчас? — спросил он холодным тоном.
Духанин остался доволен тем, что пробный шар относительно предательства прошел и затронул струны гордого, эгоистичного генерала. И после небольшой паузы, сделав бесхитростное, разочарованное выражение лица, махнул рукой.
— Да это я так… Из-за вашего абстрактного понятия Родины, — отделался он легкой, вроде бы добродушной иронией. — А еще из-за вашего ложного патриотизма, — добавил он.