Кровь алая
Шрифт:
Авдеев окончательно выдохся и замолчал, Гуров повернулся к нему лицом и, словно пространного монолога не слышал, сказал:
– Ты просмотрел данную макулатуру, – он положил ладонь на лежавшую на столе папку, – кое-что подчеркнул. Здесь имеется пустяковая справочка на лидера одной из партий, я названий партий запомнить не могу… Ну, крикливый, обещает вернуть границы империи, бесплатную водку и разослать наши танки по всему миру. Фамилия у лидера подходящая – Бесковитый.
– Бесковитый Семен Вульфович, – подсказал Авдеев.
– Вот-вот, такую звучную и точную фамилию не забудешь, – Гуров улыбнулся. – В справочке ты подчеркнул сообщение о том, что Вульфович занимается онанизмом. Зачем ты обращаешь мое внимание на подобную чепуху?
–
– Мысль интересная. А как ты полагаешь, Бесковитый авантюрист чистой воды или он мифоман и в реальность своих обещаний верит?
– Утверждать не могу, но полагаю, что во всей компании ни один ни во что не верит, просто каждый десятник стремится стать сотником и горло перервет конкуренту, чтобы им стать.
Глава 5
Стая
Семену с детства своя фамилия нравилась. Бесковитый! Не спутаешь и не забудешь. Это тебе не Иванов, Петров, Рабинович, на которых наталкиваешься в любом списке или анекдоте. Бесковитый – звучит, услышав такую фамилию, люди оборачиваются. А что улыбаются – плевать, познакомятся ближе, улыбочку проглотят. Сеня, Семен, позже Семен Вульфович родился и вырос вожаком, умел подобрать стаю и повести за собой. «Воюют не числом, а умением!» Это надо такое придумать! Фельдмаршал воевать умел, спору нет, но политик был никудышный, потому либо в опале пребывал, либо на неприступные стенки лазил. Числом, именно числом воюют! Семен Вульфович не сомневался, что сто шакалов задавят льва, как котенка. А шакалов в жизни значительно больше, чем львов. Они трусливые, послушные, их легко сбить в стаю. Надо лишь обещать, что каждый получит большой сладкий кусок.
Как над ним, Бесковитым, смеялись, когда он двинулся в президенты! У одних слезы на глазах, других понос прошиб. Результат? Вся Россия услышала его имя, увидела его личность. Нравится не нравится, слушала, и миллионы на его призыв откликнулись. Кричать нехорошо, тыкать в собеседника пальцем некультурно! Сашка Яковлев! Мало того, что однофамильцев у него миллион, так он еще не кричит, пальцем не тыкает, главное, ничего не обещает. Где Яковлев?! Ась?! Он по улице идет, хоть кто обернется? А наверху человек был. Интеллект у него, мысли, понимаете ли! Так ни того ни другого не видишь, в руки не возьмешь, подать себя человек не умеет и, опять же, главное, не обещает ничего.
Когда Вульфович еще сопливым Сенькой звался, уже соображал: за посул от человека чего хочешь получить можно. Только посул должен быть не простой, даже не большой, а огромадный, о котором каждый неимущий и мечтает. «Посулом сыт не будешь». То не мудрость людская, а глупость несусветная. Вот реальным куском, какой бы тот ни был, действительно сыт не будешь, потому как аппетит приходит во время еды. Сашка Пушкин верно подметил и про старуху написал, которая получила корыто, до царева престола добралась и голодной осталась. Давать ничего не следует, трудно и крайне опасно, всегда недодашь, жлобом и обманщиком слыть станешь. Требуется лишь обещать. Вон борзые по кругу, роняя голодную слюну, как сумасшедшие за железкой несутся, смотреть любо-дорого, и догнать не могут, а азарт, подыхают от счастья. Главное, чтобы посул был точный, голос у сулящего громкий, уверенный. О чем российский мужик мечтает? Чтобы стакан был всегда полный, чтобы его, мужика, всегда великим называли, боялись и слушались. Значит, как? Держава – от края до края, шестой части нам мало, мы броню на всех перекрестках расставим, знай наших! Ну а водка, смешное дело, от пуза – хошь стакан, хошь корыто. Встань, человече, под мое знамя – и все твое!
Нет, что ни говори, а Буревестник людей понимал. Перво-наперво фамилия не годилась. Ульянов! Так хуже сыщется разве что Иванов. Ленин! Ни предков, ни корней, ничего, а звучит! Устали? Голодные? Желаете мира и землю? Пожалте! Он же не собирался, да и не мог ничего дать. Но громко пообещал и руку поднял! А чего дал? Возможность брату зарезать брата, сыну расстрелять отца, сестренок понасиловать, матушке с голоду помереть. Ну, земля, само собой, власть, а власть кто же с сотворения мира отдавал? Значит, посулил, кругом обманул, кровью залил, шкурку до костей ободрал! И чего? Прокляли? В мраморе положили, караулят, лишь взглянуть позволяют, и правнуки распятых в очереди стоят и стоять будут, потому как посул он двинул великий. Кто был ничем, тот станет всем! А пролетарии всех стран, объединяйтесь! А кого, окромя неимущих, объединить возможно? Имущий, умный трудяга, каждый сам по себе, да и забот у каждого уйма. Только вспахал, сеять подоспело, окучивать, убирать, – с ума сойти, присесть некогда, а не то что на митинг собраться. Всех нот не переиграешь, формул не напридумаешь, жизни не хватит, она короткая. А неимущий последние порты подхватил и вперед, под знамена, где всего-то обещают дать.
Смеются? Так то уже проходили. И над семинаристом Кобой смеялись, и над ефрейтором Адольфом похохатывали, так смешливых миллионы и миллионы, пересчитать не удосужились, закопали, забыли.
Вот Соломон, хоть и жид, а умница, сказывал: «Все было». Не надо колесо придумывать, оно давно крутится. Вы мне, родимые, подмогните на облучок забраться да вожжи взять, потом вместе обхохочемся!
Настоящий российский лидер, как агент наружной службы, должен иметь внешность неброскую, чтобы взгляду не зацепиться, зависти не вызывать, – вот, мол, я как все, один из вас, человек из народа. К сорока семи годам, когда Семен Бесковитый набрался опыта, силы и вторично двинул себя в президенты России, он имел внешность самую подходящую. И стригся под полубокс – ностальгия по незабываемым тридцатым годам, – и костюм на нем, как на истинном россиянине, кособочится, галстук с рубашкой не в масть, ведь мы люди простые, в Сорбоннах не обучались.
Номер в гостинице «Россия» хотя не люкс, однако вполне приличный, между спальней и гостиной раздвижная стенка, меблировка стандартная, неизвестного происхождения, но не облезлая, кресла удобные, столик не кренится, бутылки стоят уверенно. Кандидат в президенты жил в Москве в двухкомнатной квартире, имелось помещение и для штаба кампании, но встречи и переговоры, о которых не следовало знать журналистам и рядовым избирателям, он проводил здесь, в скромном гостиничном номере.
Семен Вульфович сидел, развалившись, перекинув ногу через ручку кресла, держал бокал с коньяком, не пил, смотрел на собеседников доброжелательно.
Кроме хозяина, в номере находился секретарь, который уже третий год сопровождал шефа, словно сиамский близнец. Ивлев Юрий Павлович. Он был молод, лет тридцати, не более, но от непрестанных забот и чужих подушек уже изрядно пооблез и выглядел старше. В третьем кресле разместился гость – Петр Саввич Юсов, лет сорока мужчина, крепко сбитый, одет хорошо и при деньгах. Он представлял группу поддержки, которая финансировала предвыборную кампанию претендента на престол.
– Не понимаю, что произошло в доме Гораева, – Юсов приложился к банке фирменного пива. – Убили какую-то девчонку, так ведь не на рынке, а в закрытой резиденции. Почему так тихо и невнятно бормочет пресса? Левая, правая, усредненная, даже «МК» не выступает. В чем дело?
Секретарь взглянул на шефа, который бесстрастно изучал свой бокал, презрительно кривил тонкие губы, лишь после долгой паузы сказал:
– Юрка, что воды в рот набрал? Я велел тебе разобраться. Выкладывай.
– Чего пишут, то и у меня. – Ивлеву страсть хотелось выпить, но шеф даже не пригубил, а трезвым он был святее папы римского. – Слухи разные, а точно никто ничего не знает.
– Глупости! – Юсов опорожнил банку, швырнул в стоявшую неподалеку корзинку и попал. – Занимаются прокуратура, милиция и безопасность, и спросить не у кого? Не берут «деревянные» – заплати «зеленые»! Ты что, Юрий Павлович, не понимаешь, раз козырь из колоды выпал, следует подобрать?