Кровь цветов
Шрифт:
— Моему мужу не пришлось учиться много, — перебила Гордийе. — Он чувствует цвет лучше, чем кто-либо.
Довольный похвалой жены, Гостахам с улыбкой откинулся на подушки.
— В своем честолюбии я решил сказать главному художнику, что хочу выткать свой ковер. Он отдал мне образец, которым уже пользовался, и позволил скопировать его. Собрав все свои деньги, я пошел на базар и купил самой лучшей шерсти, какую смог себе позволить. Часами я выбирал цвета; торговцы даже начинали кричать, чтобы я купил какие-нибудь краски или же уходил прочь. Но я должен был быть совершенно уверен, что выбрал нужные оттенки. К тому времени
Я выпрямилась, готовая слушать о настигшей Гостахама удаче.
Я услышал, что шах Аббас Великий собирается приехать в Шираз и каждый день у него будет аудиенция. Я закончил ковер, свернул его, закинул на спину и отправился во дворец. Страже я сказал, что это подарок. Его развернули, проверили, нет ли там убийцы, зверя или отравы, и обещали показать ковер шаху.
— Воистину смелый поступок — расстаться со своей единственной драгоценностью! — воскликнула моя матушка.
— Ковер был передан шаху после того, как он выслушал признание от слуги, обвиненного в воровстве, и приказал высечь его, — продолжил Гостахам. — Думаю, он был готов услышать более приятные вести. Когда мой ковер раскатали перед ним, он завернул уголок, чтобы проверить плотность узлов. Я боялся, что шах прикажет унести его, но он сказал, что создатель этого ковра прославится. Глядя на меня глазами, узревшими, казалось, и мою бедность, и мое честолюбие, шах произнес: «Каждый день короли преподносят мне богатейшие дары, но никто из них не смог пойти на ту жертву, на которую пошел ты». Мне очень повезло — шах Аббас открыл в Исфахане королевскую мастерскую, чтобы ткать роскошные ковры для своих дворцов или продавать их богачам. Ему настолько понравился мой ковер, что он решил нанять меня в мастерскую на год. Моя матушка чуть не побила меня, когда я сказал, что отдал ковер. Теперь же она восхваляла имя шаха.
— Эта история историй! — сказала матушка.
— Но то было лишь начало пути, — ответил Гостахам. — Когда я начал работать в королевской мастерской, был низшим из низших. К счастью, нам ежегодно выплачивали жалованье. Хотя мое и было самым маленьким, его хватало на жизнь и на то, чтобы высылать деньги домой. Условия здесь были гораздо лучше, чем в Ширазе. Мы выполняли обязательную работу с рассвета до полудня, а после могли работать для себя. С разрешения шаха после обеда я оставался учиться у мастеров.
— Так вы хорошо знакомы с шахом? — удивилась я, ведь шах Аббас был вторым после Аллаха.
— Я лишь его скромный слуга, — сказал Гостахам. — Он очень интересуется коврами и даже умеет ткать их сам. Время от времени он заходит в мастерскую — она находится недалеко от дворца, — наблюдает за работой мастеров, иногда мы обмениваемся парой слов. Но вернемся к моему рассказу. Один их красильщиков заинтересовался мной и начал обучать меня искусству правильно сочетать краски. И вот уже почти двадцать лет я занимаюсь этим. После того как моего почтенного наставника забрал к себе Аллах, я стал одним из помощников главного красильщика.
— Это вторая по значению должность в мастерской, — гордо добавила Гордийе. — И возможно, когда-нибудь
— Необязательно, — возразил Гостахам. — У меня есть сильный соперник, Эфшин, помощник главного художника. А я думаю, что шах больше впечатлен работой художников, чем красильщиков. Но это ничего не изменит в моей жизни. Потому что человек, который сделал меня своим подмастерьем, научил всему, что знал, и отдал мне в жены свою дочь, был красильщиком.
И он улыбнулся Гордийе с такой любовью и желанием, что это напомнило мне, как смотрел на матушку мой отец. Матушка тоже заметила это, и на миг ее глаза наполнились слезами.
— А какие именно ковры вы ткете в своей мастерской? — спросила я, надеясь, что Гостахам перестанет смотреть на жену.
— Самые лучшие в мире, — ответил он. — Ковры, изготовление которых требует армии мастеров. Ковры, которые шах держит свернутыми в темных комнатах, чтобы они никогда не пострадали от солнечного света. Ковры, которые заказывают короли из других стран, с вышитыми серебряной нитью гербами. Ковры, которые будут бесценны еще долгое время после того, как мы все обратимся в прах.
— Да снизойдет благословение Аллаха на шаха Аббаса! — воскликнула Гордийе.
— Если бы не он, я до сих пор был бы ткачом в Ширазе, — согласился Гостахам, — он помог достичь успеха не только мне, он помогает возвыситься самому искусству создания ковров.
Было уже поздно. Мы с матерью пожелали хозяевам спокойной ночи и ушли спать в нашу маленькую комнату. Завернувшись в одеяло, я думала о семьях, которым удача сопутствует повсюду. Возможно, теперь, когда мы живем в Исфахане, в доме такой семьи, удача наконец улыбнется и нам, несмотря на зловещие предзнаменования.
На следующий день Гордийе отправила посланца к матери Нахид сообщить, что я недавно прибыла с юга и что я ровесница ее дочери. В ответ та передала, что ждет нас в гости после обеда. Когда Гордийе сказала, что время идти, я пригладила волосы под шарфом и объявила, что готова.
— Ты не можешь выйти из дома в таком виде! — возмущенно сказал она.
Я посмотрела на свою одежду. На мне был халат с длинными рукавами, длинная рубаха и шаровары, потому что я все еще была в трауре. Я прижала волосы к вискам, убирая выбившиеся из-под шарфа пряди. Одежда, которую я носила, считалась скромной даже для деревни.
— Почему не могу?
— В городе все по-другому, — ответила она. — Здесь девушки из хороших семей полностью закрывают себя.
Я не смогла проронить ни слова в ответ. Гордийе отвела меня в свою комнату. Она открыла сундук, набитый одеждой, и рылась в нем, пока не нашла то, что искала. Поставив меня перед собой, она сняла мой шарф и разгладила волосы по обеим сторонам лица. Мне хотелось сказать, что это неопрятно. Затем она обернула легкую белую ткань вокруг моей головы и закрепила у подбородка.
— Вот, — сказал она, — теперь ты выглядишь как Нахид и другие девушки дома или в гостях.
Она подняла металлическое зеркало, чтобы я могла посмотреть. Ткань закрывала шею и плечи, но мне не понравилось, каким голым и мясистым казалось теперь лицо. За дни, проведенные в пустыне, оно потемнело, а белая ткань подчеркивала это.
Я отвернулась от зеркала, поблагодарила ее и собралась уходить.
— Подожди, — остановила меня Гордийе, — дай закончить.