Кровь и честь

Ерпылев Андрей Юрьевич

Вадим так и не понял, что произошло: земля ушла из-под ног, сердце пропустило удар — и скованный ужасом парень кубарем полетел в темноту…

* * *

Солнце клонилось к западу, уже касаясь нижним краем синей гребенки леса на противоположной стороне протоки. Саша сидел тихонько, как мышка, уставившись на поплавки, замершие, словно впаянные в крохотный пятачок чистой воды между листьями кувшинок. Он боялся лишь одного. Что папа сейчас докурит сигарету, затушит окурок в сырой траве и скажет, как обычно:

«Ну что, сынок — десятком килограммов больше, десятком — меньше… Давай-ка будем до дому собираться…» Такая уж у него была присказка, пусть в проволочном садке плавал всего лишь пяток тощеньких окуньков или плотвичек.

Но папа пока никуда не торопился, и можно было надеяться, что вожделенная рыбалка продолжится до самой темноты, когда уже невозможно будет различить поплавки на воде. Разве важен улов, если можно вот так посидеть рядом с отцом, которого офицерский сын видел очень и очень редко, рос, по словам бабушки, «безотцовщиной при живом отце»? Почти не говоря друг с другом, мужчина и мальчик, тем не менее, проводили весь день в общении…

Павел Георгиевич плавным движением положил руку на комель удилища, и Саша вообще превратился в камень. Клюет…

Мягкая потяжка на себя, и гибкий бамбук сгибается дугой, только натянувшаяся струной леска зигзагами режет спокойную, вроде бы даже густую на вид воду.

— Саша… — одними губами произносит отец, мальчик срывается с места, хватает большой подсачек и несется с ним обратно: раз уж папа позвал, значит, чувствует, что там, на другом конце лески, ходит не самая мелкая в этих местах рыбка.

— Только осторожно!..

Затаив дыхание, мальчик заводит сетчатый мешок в самую гущу травы и осторожно поднимает… Вот оно! В переплетении скользких плетей и листьев отчаянно бьется слитком червонного золота рыбина…

— Товарищ лейтенант!.. — папа легонько теребит замершего в восхищении Сашу за плечо. — Товарищ лейтенант!..

«Почему он так меня называет? Ведь это он лейтенант, а не я… Да, старший лейтенант Бежецкий, Павел Георгиевич… А я школьник. Только что закончил шестой класс…»

— Пап, ты чего? — оборачивается Саша к отцу.

Но тот уже каким-то непостижимым образом преобразился в молодого веснушчатого парня, совершенно незнакомого… Почему незнакомого? Это же старший сержант Перепелица, «комод» его взвода…

Саша сел и огляделся. Куда подевалась заросшая камышом и кувшинками протока? Один унылый камень вокруг. А вместо черенка подсачека в руках — знакомый в мелочах «АКМС» с вытертым до белизны воронением.

— Товарищ лейтенант!..

— Чего тебе, Перепелица? — с силой потер лицо ладонью Александр, прогоняя остатки сна: солнце уже светило вовсю, хотя и не набрало еще всей своей прожекторной мощи, и все равно скоро нужно было вставать.

— Э-э-э… — замялся солдат.

— Не мямли!

— Максимов пропав…

Сон мигом слетел с офицера.

— Как пропал? Что ты мелешь?

— Пропав, — чуть не плакал сержант. — До ветру пийшов и зник, нибы чорты його забралы, — окончательно перешел он на родную «мову».

— По-русски говори, — буркнул сквозь зубы лейтенант, лихорадочно соображая, что делать: такое ЧП с ним случалось впервые. — Пошли, покажешь…

— Вин туда он спустився, — показал грязным пальцем сержант вниз, на жиденький кустик, прилепившийся к отвесной скале близ пересохшего русла ручья: откуда он брал воду, одному Богу было известно. — Я ему кажу: «Сидай тут, за бруствером», а он: «Стесня-я-яюсь!..» — противным тонким голоском, совсем непохоже, сымитировал он речь Максимова.

«Врет! — подумал Бежецкий. — Врет, паразит! Будто не слышал я своими ушами, как он материл солдат, загадивших весь склон! Ишь, чистоплюй хохлацкий! Ну, надраишься ты у меня сортиров, когда в расположение вернемся!..»

Ему вдруг так захотелось врезать кулаком в эту противную конопатую харю с бесцветными, как у поросенка, ресницами, что только усилием воли он пересилил это желание. Но в глазах, видимо, что-то мелькнуло все-таки, потому что солдат как-то съежился, испуганно глядя на офицера своими белесыми, как у мороженого судака, глазками.

— Смотри, Перепелица! Если не дай бог… — Он не договорил и полез через выложенный из плоских камней бруствер.

— Вы куда?

— На кудыкину гору! Топай за мной, Маша-растеряша!.. Стоп! Разбуди Киндеева — будет за старшего!

— А я?

— А ты — со мной! И моли Бога, чтобы Максимов просто заблудился…

— Та де там заблукаты!

— Слушай, Перепелица! Не зли меня… А ну — вперед!

Солдат и офицер осторожно, чтобы не вляпаться в следы жизнедеятельности взвода, обильно усеивающие склон (Саша и сам не раз тут отметился — что поделать, если отдельных офицерских ватерклозетов не обеспечили), спустились вниз.

— Ну и куда он делся? — спросил офицер сникшего сержанта: между скалами имелся проход — узкая щель, вероятно, проточенная когда-то бежавшим здесь водным потоком, но протиснуться в нее не удалось бы и кошке, не то что человеку.

— Я ж кажу: наче на небо ангелы виднеслы!

— Ты уж определись, Перепелица, ангелы или черти, — буркнул лейтенант. — И вообще: нечего тут разводить поповщину! Комсомолец ведь, мать твою…

Он снял с одного из шипов, обильно, будто и впрямь колючую проволоку, усеивающих кустарник, клочок бумаги.

— «…ния двадцать шестого съезда КПСС…» — прочел он. — Наша газета. Максимов тут был, точно.

Рискуя уколоться, Александр отвел одну из ветвей и разглядел глубоко уходящую в тело скалы расселину.

— А это что такое?

— Нимаэ там ничого, — пожал плечами Перепелица. — Глухый кут.

— Чего-чего?

— Ну, это… тупик.

— Какой такой тупик?

— Ну, два-три повороту крутых и стинка.

— Стинка… Дал бы я тебе стинку!