Кровь слепа
Шрифт:
— Если это и так, то суть соглашения мне неизвестна.
— Главное в нем — это условие, по которому твоя работа на НРЦ не должна мешать выполнению обязанностей инспектора отдела убийств, — сказал Эльвира. — Если же эта работа начинает вторгаться в выполнение тобой основных обязанностей, то решать, не следует ли облегчить тебе нагрузку, полагается нам.
— НРЦ интересовался величиной твоей нагрузки в полиции, — сказал Лобо.
— Правда? Вы имеете в виду Пабло? Он говорил с вами?
— С нами говорили более высокие инстанции.
— В качестве твоего непосредственного начальства, — сказал
— Это было четыре года назад, и, я думаю, вы согласитесь, что это был нехарактерный эпизод, который я успешно преодолел, полностью излечившись, о чем свидетельствует успех, с которым я проводил расследование одного из наиболее сложных и запутанных дел — о взрыве в Севилье, случившемся три месяца назад, — сказал Фалькон. — Могу добавить, что в то же самое время я вел и очень непростое дело с НРЦ, в результате чего был предотвращен террористический акт в Лондоне.
— Мы знаем также, что с твоей подругой Консуэло Хименес два дня назад произошло несчастье — у нее похитили младшего сына, — сказал Эльвира.
— Да, кстати: можете снять охрану с моего дома на улице Байлен, — сказал Фалькон. — Меня охранять не надо.
— Это была временная мера, — заметил Эльвира.
— Не пытайся уверить меня, Хавьер, что такой стресс по силам человеку, даже такому, как ты, — сказал Лобо. — Все мы помним об обещании, которое ты дал севильцам в июне по телевидению, и хотя все привходящие обстоятельства, связанные с твоей работой на НРЦ, нам и известны, но НРЦ сам обратился к нам с запросом о твоем душевном здоровье. К тому же на твоем подразделении висят три убийства и похищение Дарио Хименеса, и…
— А если я вам скажу, что все это взаимосвязано? — прервал его Фалькон.
— И дела НРЦ в том числе? — проговорил Эльвира.
— Все это — неизбежное следствие того, что произошло еще в июне, — сказал Фалькон. — Это давление, причем давление самого изощренного свойства с целью заставить человека действовать против своего желания и своей природы. Я чувствую свою ответственность за положение, в котором этот человек оказался, и не могу бросить его в беде.
— Но при чем тут то, что происходит в Севилье? — вскричал Лобо.
— Не уверен, что то же самое не относится и к нам: здесь тоже имеет место давление с тем, чтобы люди действовали так, а не иначе, — сказал Фалькон. — Я имею в виду и участников данного совещания.
— Данного совещания? — протянул Лобо, и угроза, прозвучавшая в этой реплике, говорила о сдерживаемой ярости.
— Вы просто перекладываете на меня то давление, которому подверглись сами, — сказал Фалькон.
— Если ты полагаешь, что это влияние НРЦ…
— И не только НРЦ.
— Не понимаю, зачем ты ворошишь дело Кальдерона, — сказал Эльвира. Собственное смущение заставляло его говорить раздраженно. — Из-за того, что оно касается твоей бывшей жены?
— Судя по всему, — сказал Лобо, раздосадованный отступлением Эльвиры от заготовленного сценария, — твое душевное здоровье заботит не только НРЦ. Мне звонил председатель Совета магистратуры Севильи с жалобой на то, что ты помешал
— Мои методы следствия и раньше вызывали нарекания. Однако их всегда оправдывали результаты, — заявил Фалькон.
— Мы думаем, что ты слишком много на себя взвалил, Хавьер, — сказал Эльвира.
— Дважды за один день, — подхватил Лобо, — были высказаны сомнения относительно твоего душевного равновесия, причем сигналы поступили из двух разных источников. Это тревожный знак, Хавьер.
— Учитывая твое прошлое, — добавил Эльвира.
— Вы хотите сказать, что председателя Совета магистратуры, которого, кстати, я в глаза не видел, его сын убедил, что мое поведение свидетельствует о душевном расстройстве? — спросил Фалькон. — Разве я произвожу на вас впечатление сумасшедшего? Разве кто-нибудь из моих сотрудников — а это люди наиболее ко мне близкие и, значит, способные уловить какие-то изменения в моей психике — выражали озабоченность моим состоянием?
— Даже я вижу, что ты устал, — сказал Эльвира. — Надорвался.
— Мы не хотим рисковать, Хавьер.
— Так каковы же условия?
— Условия? — переспросил Лобо.
— Еще хоть одна жалоба на твою неуравновешенность — и ты будешь отстранен от службы, — сказал Эльвира.
— А я, со своей стороны, обещаю больше не тревожить Алехандро Спинолу какими бы то ни было вопросами насчет Марисы Морено или же Эстебана Кальдерона, — ответил Фалькон.
Мужчины воззрились на него, удивленно приподняв брови.
— Разве не за этим вы меня сюда вызвали? — спросил Фалькон.
День уже клонился к вечеру, и температура, впервые с 11 утра, опустилась ниже 40 градусов. Старший инспектор полиции Тирадо сидел в гостиной Консуэло, намереваясь сообщить ей последние новости в расследовании похищения ее сына. Спокойствие Консуэло его смущало. Большинство женщин на ее месте, более двух суток не имеющих никаких вестей от похитителей, уже были бы на грани помешательства. Матерей, с которыми ему приходилось иметь дело ранее, постоянные колебания от надежды к отчаянию совершенно изматывали в первые двенадцать часов ожидания. Они глядели на него жалкими, молящими глазами, жаждая каждой клеточкой своего тела хоть крупицы надежды. Консуэло же сидела перед ним полностью прибранная, накрашенная и даже с ярким лаком на руках и ногах. Такой выдержки в женщине, у которой украли ребенка, он еще не встречал — ведь даже поддержку от родных она принимать не захотела.
Он рассказал ей о своем допросе Карлоса Пуэрты, ее июньского обидчика.
— Он так и сказал? — вскинулась Консуэло — ее возмутило то, что преступник ссылался на ее душевное состояние. — Он лез ко мне под юбку, а выкрав из сумочки деньги, поспешил ретироваться! Грабеж в чистом виде!
— Я разыскал фото этого человека и демонстрировал его жителям района, — сказал Тирадо. — В Санта-Кларе его никто не видел, во всяком случае в недавнее время. А наркоманам Трес-Миль он хорошо знаком. Последние два месяца он постоянно там находился.