Кровь за кровь
Шрифт:
– Я!? О чем вы говорите, товарищ подполковник!? Я же сейчас не на посиделках. Как я могу лгать? И зачем?
– Вот я тоже думаю – зачем? – Удод снова зашуршал бумагами. – С какого времени вы знаете Храпова? – быстро спросил он, впившись в меня немигающим взглядом.
Да понял я, понял! И беззаботность моя всего лишь маска. Храпов, передовой бригадир "Горлифторемонта" – вот гвоздь сегодняшней программы. Ах, Жердин, Жердин…
Обещался не сдавать нас… Сука!
– Понятия не имею, кто это, – ответил я, глядя на Удода, словно сидящий на горшке младенец, широко распахнутыми невинными глазами, в которых не было ни единой лишней мысли, кроме самой главной – как бы не подвести такого хорошего дядю мента и сказать ему всю правду и ничего иного, кроме правды.
– А вы хорошо подумали? – вкрадчиво поинтересовался подполковник.
– Тут и думать нечего. Храпов… Может, у него есть какое-нибудь прозвище? А где он работает?
– Работал… – Свинцовый взгляд Удода давил, прессовал, буровил – короче говоря, смотреть в его зенки было очень неприятно.
– Уволился и уехал? – высказал я предположение.
– Да. Очень далеко уехал. Так далеко, что теперь его никому не достать. Храпова убили.
– Что вы говорите!
– Бросьте, Сильверстов… – поморщился подполковник. – Вы хороший артист, но все имеет свои пределы. Даже наглая, беспардонная ложь. Вам неизвестен Храпов? Ну понятно – вы убили его, даже не поинтересовавшись именем.
– Бли-и-ин… – Я открыл рот пошире и изобразил юродивого. – Това… Товарищ подполковник! – возопил я в ужасе. – Да вы что, в натуре! Никого я не убивал!
– Я ведь вам уже говорил, что в этой папке вся ваша жизнь. Так вот, здесь черным по белому написано, где и кем вы служили.
Ну здесь, предположим, ты несколько загнул, мент с птичьей фамилией. Где служил – это и козе понятно, какие секреты… А вот кем – увольте. Такие сведения спрятаны очень глубоко и откопать их даже УБОПу не дано. За подобную информацию чечены платили большие бабки. Потому в министерстве обороны ее держали за семью замками.
– В Чечне я служил, гражданин начальник. А там, знаете ли, стреляли. Но если на основании этого вы пришли к выводу, что я убийца – как его?.. – Храпова, то грош цена всей вашей информации. Все я заканчиваю базар. Мне надоело изображать попугая, которого к тому же подозревают, что он изнасиловал удава. Никого я не убивал, хотя иногда руки чешутся замочить несколько подопечных вашей конторы. Эти бритоголовые Васьки уже весь народ забодали, а вам хоть бы хны. Все информацию в папочки собираете…
Теперь я уже не ерничал. Наверное, Удод почувствовал перемену в моем настроении и понял, что коса нашла на камень. И все же он попытался сделать шибко грозный вид, но я тоже умею, когда нужно, выглядеть весьма внушительно. Похоже, подполковнику очень не понравился мой взгляд, потому что он быстро опустил глаза и начал с деловым видом перебирать какие-то бумаги – на этот раз достав их не из папки, а из письменного стола.
– У нас есть показания… – Удод ткнул пальцем в бумажный лист, исписанный шариковой ручкой сверху донизу. – Вас видели, когда вы убегали после убийства Храпова. Два свидетеля.
– Я так понимаю, они назвали мое имя и даже домашний адрес… – Я откровенно рассмеялся. – Ну очень проницательные и законопослушные граждане. Все это ля-ля. Эту туфту вы можете с таким же успехом пришить кому-нибудь другому.
Я умолк и на этот раз надолго. Пошел он, этот засушенный Удод… Все его бумаженции не стоят одной, которую накалякала неразделенная любовь Бермана, Эллочка, когда я взял ее за жабры. /Интересно, как там с ними справляется дед Артем? Нужно бы навестить старика…/ А потому у меня такое алиби, что его с пушки не пробьешь.
Но в отношении Жердина я был не прав. Видимо, его заставили поделиться сведениями с УБОПом, но он не рассказал главное – то, что наше О.С.А. работало по Храпову целенаправленно. И что я не только знал, кто такой передовой бригадир, но и шел по его следу. А это уже совсем другой компот. Тут можно домыслить все, что угодно. Чего-чего, а фантазеров в милиции достаточно; такое могут придумать, что хоть сразу давай какомунибудь горемыке расстрельную статью, без суда и следствия…
В камеру меня не бросили. Правда, в этом не было ни заслуги Серегиного папаши, ни самого Плата, ни лично моей. Просто во время обыска в нашей конторе менты нашли заявление Эллы, которое Серега – как это для него, педанта и чистюли, ни странно – не спрятал в наш тайник, а оставил в сейфе. Правда, это был укороченный вариант; в нем содержалось лишь признание танцовщицы, что она шандарахнула Храпова по башке, когда он хотел ее изнасиловать. Все остальное – мои похождения на хазе передового бригадира, мафиозные дела, в которые была вовлечена несравненная Элин, и так далее – я попросил отразить в другом, расширенном варианте заявления. Собственно, он был первым, это потом мне стукнула мыслишка, что необходимо иметь элементарное алиби, без разных там подробностей, которые при соответствующем раскладе могли сослужить и мне, и Элле плохую службу.
Так вот, в камеру меня не бросили, а мариновали в коридоре под кабинетом Удода почти до самого вечера. Плата в это время прокачивали на предмет заявления танцовщицы. Я этого не знал, потому маялся в жутком мандраже, хотя и был внешне беззаботным.
Версия по поводу заявления у нас была. Мы долго думали, как все обставить в лучшем виде, и наконец сварганили вполне удобоваримую историйку, на которой мне не хочется останавливаться, потому как она представляла собой наглую беспардонную ложь, украшенную цветной мишурой из хилых фактов, при серьезной проверке не выдерживавших никакой критики. И Плат, как он после рассказывал, держался за эту версию, как черт за грешную душу. Его мытарил какой-то приезжий следователь, переведенный в областной центр из провинции, который из кожи лез, лишь бы что-нибудь да наскрести на Серегу и наше агентство…
Нас отпустили, взяв подписку о невыезде, под вечер, когда на улицах начало сереть. Мы шагали молча и отрешенно, каждый наедине со своими мыслями. Впрочем, болтать было очень опасно – вдруг нас ведут с помощью лазерного подслушивающего устройства? Я почему-то не думал, что у нашего УБОПа есть такая штуковина, но кто мог предоставить гарантии, что Удод не работает на мафию и перед нашим уходом не дал знать, кому следует, чтобы нас любезно встретили и проводили?
– Такси? – спросил я Плата, когда мы вышли на центральную площадь города.
– Лучше частник, – ответил Серега и показал на группу машин разных марок, припаркованных возле сквера. – Они стоят в очереди, так что подстава исключена.
– Куда едем?
– Ну, во-первых, в нашу контору. Посмотрим что там и как. И заодно успокоим Марка…
– А во-вторых, – подхватил я, – мне хочется надраться. До чертиков. Эти твои менты меня уже достали. Предлагая пойти в бар.
Плат посмотрел на меня как-то очень тоскливо и промолчал. Да, плохо быть в роли подследственного. Мне кажется, для того, чтобы вырастить настоящего порядочного мента с душой, готовой к состраданию, нужно вместо школы милиции посадить парня сначала хотя бы на год в кутузку, естественно, перед этим протащив его по всем кочкам судопроизводства. Чтобы когда-нибудь потом, очутившись, как Серега, по другую сторону баррикады, не открывать заново прописные, банальные истины, в свое время напрочь задавленные форменной фуражкой…