Кровавая месть
Шрифт:
Он слышал, как она лихорадочно мечется вдоль перегородки, туда-сюда, слышал, как он трясет жерди, одну за другой, пытаясь приподнять их. При этом она надрывно кашляла.
Наконец она сдалась.
— Земля сильно утрамбована, — пожаловалась она. — Как камень!
Он не ответил. И снова она приблизилась к нему, как могла.
— Тебе плохо, Доминик?
— Терпимо. К боли можно привыкнуть. Но веревка врезается в запястья, это хуже всего. Но ты не беспокойся! Расскажи лучше,
Она рассказала, как ее обманул судья, рассказала о Скактавле, который был для нее поддержкой и которого она, к несчастью, потеряла. Рассказала о своем одиночестве. Рассказала о преступнике, который хотел напасть на нее и который избивал Скактавла.
Она с гордостью произнесла:
— Мне удалось обуздать этого скота усилием воли! В точности, как это делала Суль. Мои неизвестные способности усиливаются раз от раза, стоит мне попасть в трудную ситуацию.
Доминик улыбнулся.
— Я знал, что в тебе этого много.
Потом он рассказал, как его выгнало из дома беспокойство, предчувствие того, что она в опасности. Какой глупостью с его стороны было посещение воллерского помещика! Он интуитивно чувствовал, что этот человек виновен во всем…
— Но этого мало, — добавил он. — Ты ведь знаешь, что я могу улавливать состояние души. У этого человека есть трудности иного рода: зло — это не единственное, что властвует над ним.
Подумав, Виллему сказала:
— Скорбь о погибшем сыне?
— Нет, эта скорбь давно уже вытеснена чувством мести. Нет, это что-то другое. Страх? Что-то, не терпящее отсрочки… То, с чем его хитрость не может справиться. То, что сильнее его самого. Не знаю, что это.
Доминик говорил все время через силу, словно боль, которую он испытывал, лишала его голоса.
— Тебе хочется спать? — тихо произнесла она.
— Спать? — усмехнулся он. — Время от времени меня клонит в сон от измождения и усталости, но вряд ли это является причиной для сна! Нет, мне хочется поговорить с тобой! Ведь ради этого я и явился сюда.
— Благодарю тебя за то, что ты здесь, хотя все это так ужасно…
— Это была моя ошибка. Но тебе нужно спать.
— Нет, нет, не сейчас, когда ты здесь! Ах, Доминик, в последние дни я часто думала о том, чтобы покончить с собой. Чтобы моих родственников оставили в покое. Но у меня не было ничего под рукой, чтобы осуществить это.
— Не говори так, — воскликнул он. — Что было бы тогда со мной?
— Это было до того, как я узнала, что ты попал в беду.
Он не ответил. Виллему тоже долго молчала.
— Как ты думаешь, что они хотят с нами сделать? — наконец спросила она.
— Ах, забудем про это! Лучше давай подумаем, как нам отсюда выбраться!
— Возможно, тебя уже ищут!
— Нас никогда не найдут.
— А где мы, кстати, находимся?
— Во всяком случае, не в округе Энг, но недалеко от него. Когда они вели меня сюда, было уже темно, и я был избит так, что едва не терял сознание. Я не знаю, где мы находимся.
— И все это… случилось из-за моей несчастной слабости к этому ничтожеству, — всхлипывала она.
Помедлив, Доминик сказал:
— Я слышал, ты вроде бы покончила с ним?
— Вроде бы?!
— Как это произошло?
И Виллему рассказала, как ее столкнули с обрыва возле омута Марты. Она и раньше рассказывала об этом, но теперь она затронула чисто человеческий аспект — рассказала о встрече с родителями Марты, о кресте на могиле и признании в том, что это Эльдар виновен в смерти доверчивой девушки.
— Тогда мне стало просто жутко при мысли о том, что я сама была влюблена в него. И мне захотелось тогда, чтобы он был жив — чтобы сказать ему в лицо всю правду, чтобы он знал, что теперь значит для меня не больше, чем какой-то таракан!
Доминик усмехнулся.
— Ты хочешь отомстить ему, дорогой друг, а это не очень красиво. Но твои слова ласкают мой слух, хотя от этого мне не легче…
Не особенно вслушиваясь в его слова, она продолжала:
— Но я порвала с ним задолго до его смерти, как ты знаешь. Меня выводили из себя его вульгарные, грубые замашки. И знаешь, что я думаю? Я думаю, что сама вызвала у себя насморк, чтобы он не прикасался ко мне тогда, на горном пастбище. Понимаешь, о чем я говорю?
— Да. Вызвать насморк ты сама не могла. Но ты могла усугубить картину болезни — стоило только настроить себя определенным образом. Ах, Виллему, я никогда не забуду твое возвращение домой из Тубренна! Долгое, долгое путешествие домой, в зимнюю стужу, когда ты сидела между Никласом и мной на козлах, а в карете ехали все эти несчастные. Ты вся сжималась от боли, лицо посинело, но ты не жаловалась — ты только позволила мне обнять тебя, чтобы утешить и согреть. Тогда я хотел сказать тебе так много, но ты была погружена в свою скорбь и едва ли осознавала, что рядом с тобой я.
Она с изумлением посмотрела на него, не различая в темноте черты его лица.
— Ах, как болят запястья, — простонал он. — Если бы хоть немного ослабить веревку.
Она слышала, как он переступает ногами, стараясь стать поудобнее и издавая при этом тихие стоны.
— Доминик, дорогой, — вздохнула она. — Если бы я могла пробраться к тебе, помочь тебе!
Он не отвечал. Поразмыслив, Виллему спросила:
— Что же ты хотел мне сказать, когда мы ехали домой?