Кроваво-красный снег. Записки пулеметчика Вермахта
Шрифт:
Ничего не ответив, две фигуры бросаются к нам. Им вслед ударяет пулеметная очередь. Теперь ситуация предельно ясна. Жму на гашетку и даю несколько очередей в направлении вспышки от выстрелов вражеского пулемета, который тут же смолкает. Профессор и Крамер уже успели запрыгнуть в наш окоп. При вспышке очередной ракеты мы видим, что русские лежат на земле. Один из русских добровольцев нашего стрелкового взвода кричит им что-то на их родном языке. Ему кто-то отвечает. Когда красноармейцы медленно встают, два наших солдата приближаются к ним и вскоре приводят их на наши позиции. Это была советская разведгруппа, состоявшая
Подползаю к окопу Профессора. Там уже собралось несколько наших товарищей. Профессор объясняет, что они заблудились и свернули куда-то направо и неожиданно оказались на ничейной земле, где совсем потеряли ориентировку.
— Одному богу известно, как нужно идти по этой снежной целине, да еще ночью, — тоскливо стонет он. — Пути не разобрать, все выглядит одинаково — белое смертельное покрывало, со всех сторон подстерегает опасность.
Он рассказывает, как они внезапно услышали впереди какой-то шум и решили, что благополучно вернулись на наши позиции. Их как громом поразило, когда перед ними неожиданно возник советский солдат и обратился с ним с какими-то словами. Профессору удалось ударить его по голове котелком. В следующую секунду тогда русские открыли огонь — именно эти звуки стрельбы мы и услышали.
— И тогда мы побежали со всех ног вперед, — вступает в разговор Крамер. — Мне пришлось бросить мой котелок и прочую жратву. Извините меня, парни.
— Да ладно, чего там! — успокаивает его Вольдемар. — С голоду не умрем! Но как же вы все-таки оказались среди русской разведгруппы?
— Мы этого не знали, — отвечает Профессор. — Это было настоящее безумие. Русские стали стрелять нам вслед, и поэтому мы со всех ног бросились к нашим позициям. Потом мы испугались во второй раз, когда оказались в самой гуще красноармейцев, которые о чем-то негромко переговаривались. Сначала я подумал, что мы ходим кругами, пока не заметил, что русские осторожно идут вперед. В темноте они, должно быть, приняли нас за своих. Потом я крикнул вам, и мы побежали к нашим окопам. Наверное, русские очень удивились. Остальное вы знаете.
1 января 1944 года. Наступил новый год. Я, несомненно, буду часто вспоминать сказочные фейерверки в канун Нового года. Ближе к рассвету начинает идти снег. Видимость скверная. Мы знаем, что враг находится перед нами, совсем близко от наших позиций. Он хорошо замаскировался. В прошлую ночь нам сказали, что, может быть, сегодня вечером мы вернемся в деревню, если на передовой не случится ничего особенного. Мы сидим в окопе, который расчистили ото льда и снега, и время от времени поглядываем в сторону передовой. Точно так же ведут себя и остальные наши товарищи.
Ночь была настолько тревожной, что у нас даже не нашлось свободной минуты, чтобы поесть, так что мы наверстываем упущенное только сейчас. Вчера, во время атаки, нам удалось разжиться двумя банками американской тушенки, которые красноармейцы оставили в окопе. Открыв одну из них, Пауль говорит, что русские неплохо живут, получая пайки, состоящие из американских консервов. Кроме тушенки, русские получают из-за океана машины и прочее военное снаряжение, которое нам иногда удается уничтожить или взять в качестве трофеев.
В банке оказывается консервированная свинина. Мой товарищ цепляет кусок на кончик ножа и протягивает его мне. Я перекладываю его на крышку моего котелка и рассматриваю нож Пауля. Я всегда с завистью поглядывал на него — охотничий нож с рукояткой из оленьего рога.
— Отличный нож, — говорю я и взвешиваю его на ладони.
— Верно, отличный. Он когда-то принадлежал моему старшему брату. Он часто брал его на охоту. Брат в прошлом году погиб в Сталинграде. Можешь взять его себе, если хочешь.
Я изумлен.
— То, что нож мне нравится, Пауль, вовсе не значит, что ты должен подарить его мне.
— Я знаю, что делаю. Если он тебе нравится, бери его.
— А ты? Он ведь тебе самому нужен.
— Смотри-ка, снова начинается! — неожиданно произносит Пауль. Я замечаю, что он морщится каждый раз, когда поблизости разрывается снаряд или граната. Успокойся, сделай вдох и не нервничай, говорю я себе уже, наверное, в сотый раз. Мы всегда радуемся той минуте, когда у «наших друзей» с той стороны передовой заканчиваются боеприпасы. Однако пока рано радоваться — жуткий фейерверк продолжается еще более часа. После этого противник все равно не унимается и время от времени ведет по нам огонь из минометов и пулеметов.
Смотрю через телескопический прицел в сторону вражеских позиций. Русские, согнувшись, бегут по ничейной земле. Они находятся в пределах досягаемости наших пулеметов. Мы же не смеем поднять голову над бруствером. Нам нельзя открыть врагу наше местоположение. Мы находимся у них под прицелом, и как только русские замечают хотя бы малейшее движение в наших окопах, тут же начинают стрелять в нас. Кроме того, где-то перед нами окопался советский снайпер. Он так надежно замаскировался, что я не могу разглядеть его даже в телескопический прицел. Его присутствие обнаруживается лишь тогда, когда со всех сторон от нас раздаются смертоносные взрывы, сопровождающиеся более высокими звуками, которые потом еще долго звенят в ушах. Сколько это еще будет продолжаться? Когда мы, наконец, сможем снова выглянуть из траншеи? Ко мне подползает Пауль.
— В чем дело? — спрашиваю я.
— Я больше не могу лежать, скорчившись, или стоять на коленях. Я скоро сойду с ума! — отвечает он. Мне прекрасно понятны его чувства, поскольку я испытываю то же самое, но я знаю, что несу моральную ответственность за моего товарища. Пауль воюет вместе с нами с конца ноября, но его поведение все еще остается импульсивным, и он не всегда прислушивается к голосу рассудка.
— Не высовывайся, Пауль! Они следят за любым движением в наших окопах! — говорю я ему.
— Мне нужно выстрелить по ним, тогда мне станет легче! — сердито отвечает он и бросается к пулемету.
— Не делай глупостей! Не накличь на себя беду! Пока на передовой все спокойно, лучше ничего не предпринимать!
Пауль приникает к прицелу.
— Да ты только посмотри на этих Иванов! Как они тут расплясались! Давай дадим по ним хотя бы пару очередей!
— Нет! — решительно заявляю я. — Никто не будет стрелять.
Интересно, почему ему так хочется пострелять? Он должен знать, что это не имеет никакого смысла: мы должны как можно дольше скрывать от противника местонахождение нашей огневой точки, потому что он может снова обрушить на нас залпы пушек и минометов. Пауль смотрит в прицел и через несколько секунд приходит в возбуждение.