Кровавый пир. За чьи грехи?
Шрифт:
— Ишь, ведь, — попенял воевода, — так и скрипят, того гляди, обвалятся. Сколько раз писал на Москву, что надобно чинить. Нет, не дают городовых людей на работу. Кто вас, дескать, тронет. Вы в середке! А вот…
Они вышли на верхнюю площадку под плоскою крышей. Там, обращенные на три стороны, стояли три пищали. Сергей заглянул в их дула.
— Смотри, боярин, — сказал он, — сколько там всякого мусора: щепки, кирпич. Надо выкинуть.
— Надо, надо! Ты чего ж, песий сын, своего дела не блюдешь? — накинулся воевода на пушкаря. — Что пищаль-то,
— Да нешто я это? Это мальчишки балуют.
— Мальчишки! — передразнил воевода. — А ты их шелепами!
Они пошли дальше по стене, по узкой галерее под крышею, переходили из башни в башню, и везде Сергей с воеводою делали распоряжения. В одном месте из пушки выкатилось колесо; его надо было подвести снова, в другом совершенно подгнил пол и надо было подпереть его.
Сергей распорядился и осадною защитою того времени. Указал места, где сложить кирпичи, чтобы кидать ими в осаждающих; заказал наделать котов, огромных колес без спиц, для той же цели и, наконец, указал места, где нагревать смолу и воду, чтобы лить их на головы врагов.
Воевода передавал его приказы стрелецким начальникам и пушкарю и прибавлял к приказу всегда крепкое слово.
Они заглянули и в чуланы, где в непогоду укрывались пушкари, и в нижнюю галерею стены, где ставились обыкновенно стрельцы с самопалами.
— Уф, важно! — сказал довольно воевода. — Истинно ты военный человек, Сергей Иванович!
— Постой, надо еще в погреб сходить да в пушечный амбар. Там, может, что есть! — заметил Сергей.
— Дело! Идем, друже!
Они осмотрели погреб. В высоких кадках там стояло зелье, то есть порох; пирамидальными кучами лежали ядра.
— Выбрать их отселева да к пушкам снести! — сказал Сергей.
— Слышишь? — сказал воевода пушкарю. — Наряди-ка людей-то!
Наконец в пушкарном амбаре Сергей увидал две огромные пушки с короткими стволами, называемые тюфяками, и приказал их поставить внизу башен, что при городских воротах у моста.
Осмотрели также ров, где Сергей приказал выправить честик, и после этого вернулись на воеводский двор.
— Ну вот! — сказал воевода стрелецким начальникам. — Лошадей достаньте и еще две сотни на коней садите. А еще вот его слушайтесь! Он как я! А потом скажу. Вор близко! Поборитесь же за великого государя, его царское величество; послужите ему, государю, верою, правдою, бейтесь с ворами до последнего. За то государь не оставит вас своею милостью!
— Рады служить великому государю даже до смерти! — ответили сотники.
Воевода одобрительно кивнул головою:
— А теперя с Богом и за дело!
Стрельцы ушли. Сергей пошел делать роспись, кому где службу нести, а воевода направился в приказную избу, где братья Жировы составляли ополчение из посадских и торговых людей.
В городе и посаде закипели работы. Таскали ядра, зелье, кирпичи и коты на стены; волочили пушки; стрельцы ходили с одного места на другое; Жировы каждый день скликали своих ополченцев и проверяли их.
Воевода на случай пожаров собрал баб и мальчишек и поставил над ними начальниками боярских и дворянских детей, снабдив их всех густыми мочальными кистями на длинных палках.
Всех охватило волнение, но по-разному.
Все ждали прихода Стеньки Разина, но тоже по-разному.
Воевода, дьяки, приказные, люди начальные и съехавшиеся помещики, бояре и дворяне ждали его как врага; посадские же, голытьба и некоторые из стрельцов ждали как избавителя.
Воевода чуял, что измена гнездится в городе, и своею ревностью портил дело.
Каждый день он ездил со стрельцами по городу и каждый раз кого-нибудь да отправлял в пыточную башню.
— Я вас, воров, крамольников, насквозь вижу! — кричал он, разъезжая по посаду. — Я из вас веревку скручу! Я вам протру глаза.
— Допрежь твово протрутся и сами! — закричал раз кто-то из толпы.
— Схватить его, собаку! — заорал воевода.
Стрельцы ухватили его. Это был рослый детина с дерзким взглядом.
— Так, молодец! А чтобы у тебя хоть и протерты глаза, а язык пустое не болтал, я тебе колышек в рот посажу! — сказал воевода. — Сведите его в башню да распорочку ему в рот, а там в тюрьму!
— Пожди, воевода, — роптали посадские, — будет и на тебя невзгода!
— Ох, будет битва великая! — говорил, вздыхая, каждый вечер воевода.
Что ни день, он посылал стрельцов за надолбы на разведки, не идут ли воры, и каждый раз стрельцы возвращались ни с чем.
Нетерпение росло.
— Господи, хоть бы скорее! — охал воевода — Пусть уж придет разбойник, да чтобы разом!
И все волновались.
Лукоперов, испив добрую чару вина, перед сном шел к своей дочушке и там делился с нею своими впечатлениями и мыслями.
— Слышь, дочушка, — говорил он, — воевода опять поджигателя поймал. Сегодня повесил. Нищие, говорят, пришли стены жечь, разбойники!
— Астрахань взяли! — говорил он в другой раз. — Бают, крови пролили! Ух! Кто боярин, того и секли. Воеводу с раската бросили!
Наташа дрожала и бледнела.
— На все воля Божия! — шептала она.
— Это ты истинно! Бают, это Божья напасть за грехи наши. Звезда появилась, слышь, в небе! Беззакония творим, вот! В Петровки на Москве-то иные убоину едят! Ереси пошли всякие. Старец, бают, предрек государю: быть, говорит, трем бедам. Гляди: государыня померла, раз! Царевич помер, два! А теперь этот идет. Вот и три! О, горе нам, грешным!
И он плакал, тряся своей лысою головою, и Наташе становилось за него и больно, и страшно.
— Батюшка, да неужели нам вред сделают?
— Убьют, доченька! Коли город возьмут, всех убьют!
Наташа вздрагивала:
— Молиться будем!
— Молись, доченька, Пресвятой Богородице!..
Сын не любил его причитаний. Молодой и отважный, он не боялся боя и верил в возможность защиты.
— Ты, батюшка, только кручину разводишь! Шел бы в терем, что ли!
— Болит сердце, Сереженька. Как подумаю о Ваське, так и защемит. Тьфу!