Кровавый плацдарм. 49-я армия в прорыве под Тарусой и боях на реке Угре. 1941-1942
Шрифт:
Сразу три пулемета открыли огонь по их льдине. Немцы. Их скорострельные пулеметы старик Кондратенко научился узнавать сразу. Вот про какие топоры Акимовна ему прошептала...
— Не шевелиться. Если даже попадут, молчать. Пусть думают, что плывут мертвые.
Льдину с мертвыми они вчера видели. Когда вышли к Угре и хотели переправиться на тот берег севернее. Ничего не вышло. Из деревни били пулеметы. Потом подключились минометы. Роты, огибавшие деревню севернее и первые достигшие обреза реки, забрели по пояс в воду, смотрели на тот берег, откуда кричали им свои, размахивали винтовками. Они начали ловить льдины и грузиться на них. Но льдины должны были проплывать мимо деревни. И они поплыли по течению, под самые окна, а из окон били
— Лежать, говорю. — И он сунул себе под мышку голову девочки и подумал с тоской и обидой: вот тоже на войну увязалась...
Первая пуля щелкнула по льдине и подняла фонтан крошева. Другие зашлепали по воде вблизи. Заметили. Теперь будут добивать, подумал Кондратенко. Кто-то охнул, завозился. Студент? Или Стырин? Жалко Стырина. Бывалый человек, с таким любую беду перебедовать можно, хоть и молодой.
Пулеметы вдруг затихли. Со стороны деревни позвали:
— Иван! Иван! Кальт? Кальт?
В плен зовут, подумал Кондратенко. Он знал, что никто из них в плен идти не хотел. Кто хотел, тот давно ушел.
— Спрашивают, сволочи, холодная ли вода, — сказал Студент.
Грамотный, подумал о нем Кондратенко. И ему вдруг стало жалко всех, кто стоял сейчас рядом с ним в обнимку на льдине, особенно молодых, девочку и этого артиллериста из московских студентов.
— Кажись, пронесло, — вздохнул Стырин и начал клониться набок.
— Тебя что, задело? — спросил Кондратенко. Стырин выругался.
Старшина Алексеева перевернула раненого на спину. Бинтовать его рану было нечем.
— В живот... В живот — это хана. — Голос у Стырина дрожал. Но он дрожал и до этого — от холода и оттого, что промокли, когда карабкались на льдину. Стырин вздохнул: — Вы меня на берегу похороните. В земле.
Все молчали. Старшина Алексеева расстегнула полушубок и начала отрывать лоскуты от подола нижней рубахи.
По правому берегу показались ряды кольев с колючей проволокой в три нитки. Река снова делала поворот. Но перед поворотом все, что несли воды, прибивало к правому берегу. Там, на черном мысу, поросшем лесом, виднелся сруб. Стоявшие на коленях на льдине сразу поняли, что это такое. Зимой немцы ставили на своих позициях деревянные срубы, наполовину окапывали их, а остальное маскировали снегом. Дот мог иметь один пулемет, а мог и два, и три. В зависимости от задачи, которую решала здешняя оборона. Теперь снег растаял, и немцы засыпали дот землей, обложили дерном. Пулемет молчал. Но в небо над ним то и дело уходили осветительные ракеты. Значит, там сидит расчет. Ждут, когда поближе...
Льдину несло прямо к доту.
С левого берега опять закричали. Видимо, их увидели из окопов, отрытых по незатопленной бровке, видневшейся на той стороне. Если бы у них были шесты, можно было оттолкнуться и попытаться направить льдину туда, к своим.
В какой-то момент течение ослабло, и льдина словно повисла в ночи между правым, немецким, и левым, русским, берегом. Но это не могло продолжаться долго. Они подползли к краям льдины и начали грести руками, пытаясь как можно дальше увести ее от черного мыса, куда неотвратимо влекла их река.
Дот тоже отреагировал на их суету — плеснул трассирующей очередью. Пули веером рассыпались по воде правее. Значит, заметили. Сколько им осталось жить? Минуту? Две? Молодых жалко, подумал Кондратенко.
Тогда старый солдат Кондратенко подтащил к себе двоих, самых молодых, и сказал им:
— Молитесь. Читайте, дети, Отче наш. Хоть умрем с молитвой.
Старшина Алексеева сжала голову ладонями и легла рядом с умирающим Стыриным.
— Становитесь на колени и молитесь.
— Мы не умеем, дядя Гриша, — сказала военторговская Маша.
— И ты не знаешь молитвы? — спросил он Студента.
— Не знаю, — мотнул тот головой.
— Я вам буду подсказывать. Я буду шептать, а вы повторяйте как можно громче. — И он зашептал: — Отче наш...
На рассвете их сняли с окровавленной льдины где-то возле Косой Горы. Льдину каким-то невероятным образом прибило к левому берегу. Первым очнулся в жарко натопленной землянке Кондратенко. Попросил кипятку. Напился, лег снова. Рядом, укутанные трофейными одеялами, спали старшина Алексеева, военторговская Маша и Студент.
— А где Стырин? — спросил Кондратенко. Медсестра, сидевшая в углу просторной землянки возле коптилки с книжкой на коленях, посмотрела на него и ничего не ответила. Видать, не знала она, кто такой Стырин и какая с ним стряслась беда.
Войну сержант Кондратенко закончит под Берлином. Довелось ему повидать всякого. И всю жизнь после войны он будет стараться забыть ту льдину, на которой они плыли к своим. Но так и не сможет ее забыть.
Глава 14
«НА ФРОНТЕ РЕДКАЯ РУЖЕЙНО-ПУЛЕМЕТНАЯ ПЕРЕСТРЕЛКА...»
Армия переходит к обороне. Последние попытки облегчить участь 33-й армии. Глухая оборона, Юхнов снова на острие интересов противостоящих сторон. Павловский плацдарм и национальный парк «Угра».
В 20-х числах апреля 1942 года, когда стало ясно, что Западная группировка 33-й армии погибла во время прорыва вместе со своим командармом, штаб Западного фронта, понимая всю тщетность губительных атак на Вяземском направлении, ослабил давление на своих командующих армиями. Генерал Захаркин тут же отдал приказ прекратить атаки. Армия переходила к позиционной обороне на тех рубежах, которые были достигнуты в ходе наступательных действий в марте—апреле. В оперативных сводках за 21 апреля 1942 года появилась такая фраза: «Наступление частей правого фланга армии в соответствии с приказом командующего приостановлено». И тут же: «Для установления связи с частями 33 Армии в ночь на 21.4.42 г. выслано четыре разведывательных группы численностью 6—10 человек каждая. Группы прошли линию фронта в р-не леса сев. ПАВЛОВО, имея направление движения МОСЕЕНКИ, КЛЮЧИК, ЛУКАНОВКА, ЛОМЕНКА. Донесений от разведгруппы не поступило»{63}. Из оперсводки за 23 апреля 1942 года: «ВВС Армии в ночь с 21 на 22.4.42 г. самолетами У-2 разрушали мосты по ВЯЗЕМСКОМУ большаку на участке ДОБРОЕ, МАРЬИНО, вели поиски группы ЕФРЕМОВА и разведку пр-ка. Произведено 18 самолето-вылетов. Сброшено: 28 ФАБ-50, 8 АО-25. Разрушено 2 моста через p.p. СИЖА, ЛАРИНА. Поиски группы ЕФРЕМОВА результатов не дали. С задания не вернулся один самолет»{64}. Из оперативной сводки за 26 апреля 1942 года: «В течение ночи с 24.4.42 г. на 25.4.42 г. самолетами У-2 сбросили груз в р-не ЛЕОНОВО, АЛЕКСАНДРОВКА, МАХНАТКА. Произведено 5 самолето-вылетов. Сброшено разных продуктов 599 килограммов»{65}. В ночь на 27 апреля самолеты У-2 сбросили в районы, где, предположительно, могли находиться выходящие из окружения разрозненные группы Западной группировки 33-й армии. Сброшено еще несколько контейнеров — 618 килограммов груза.
Погода все эти дни стояла теплая, временами столбик термометра в полуденные часы поднимался до 15—18 градусов. Небо порой хмурилось, и накрапывал дождь. По утрам над разливами и в лесных низинах стоял туман. В ночь на 28 апреля подморозило. Этот мороз добил раненых бойцов-ефремовцев, которые все еще ползли по лесным тропам и оврагам на восток в надежде выползти к своим.
Но некоторые все же продолжали движение на восток. Иным посчастливилось выйти. В том числе и на позиции дивизий 49-й армии. Переплывали через Угру в районе Суковки, Павлова, хутора Зуева. В основном это были одиночки или мелкие группы по два-три человека.