Кровавый романтик нацизма. Доктор Геббельс. 1939–1945

Рисс Курт

Геббельс был уже не тем, что прежде. Прошедший год изменил его. Казалось, он, при своем врожденном даре убеждения, утратил интерес к горячим публичным спорам, к постоянной полемической борьбе, где он с таким успехом использовал и перо, и живое слово. Он как бы стал несколько мягче в первые недели после прихода Гитлера к власти. Он проехался по местам, где когда-то учился, и записал: «Сколько воспоминаний мне навеял старый Гейдельберг! Я вспоминаю его с чувством ностальгии… Фрайбург полон прелести. Я не видел его пятнадцать лет, а он все тот же, что и раньше».

По-видимому, Геббельс решил покончить с демагогией. Зачем тратить время и силы, стараться быть умнее, изворотливее и стремительнее, чем враги, если их можно заставить сидеть тихо с помощью силы? Реально не осталось никого,

кто мог ему противоречить. Геринг воровал и строил замки, Гиммлер создавал свою личную армию, а Геббельс произносил нескончаемый монолог, который все прочие должны были слушать.

Он потерпел неудачу как писатель. Теперь он мог греться у костров, где горели книги авторов, которым больше повезло с известностью: Томаса Манна, Зигмунда Фрейда, Максима Горького, Анри Барбюса, Лиона Фейхтвангера и других знаменитостей. По поводу костров он произнес речь, примечательно короткую, после чего министерство пропаганды разослало всем немецким газетам циркуляр с указанием умерить восторг по поводу горящих книг. Может быть, его мучила совесть?

Другим «достижением в сфере культуры» стала его ссора с выдающимся дирижером Вильгельмом Фуртвенглером, которому хватило мужества воспротивиться запрету на выступления музыкантов-евреев. Геббельс написал ему письмо, где в грубой форме изложил, что является немецкой культурой, а что – нет. Из объяснений Геббельса следовало, что достоянием культуры может считаться лишь гигантский плакат во славу Третьего рейха.

Очень показателен также следующий случай. В первом полугодии 1933 года Геббельс затеял провести массовую манифестацию в Кельне. Он обратился к архиепископу и потребовал в определенный момент звонить в колокола. Тот отказал, хотя и понимал, что колокольный звон нужен Геббельсу в пропагандистских целях. Геббельс не стал тратить время на препирательства. По его приказу кельнское радио записало благовест на магнитофонную пленку. «Я мог бы воспроизвести запись прямо в студии, – рассказывал он через четыре дня в Берлине знакомой актрисе. – И миллионы радиослушателей поверили бы, что манифестация проходит под колокола. Но как быть с сотней тысяч людей, столпившихся на соборной площади? Поэтому я распорядился заранее установить там громкоговорители, а когда из них раздался колокольный звон, никто не усомнился в том, что звонят с соборной колокольни».

8

Однако было немало признаков того, что в Германии оставались разного рода противники нацистского режима. Появлялись и распространялись сотни свежих анекдотов о новой власти, в которых высмеивались Гитлер, Геринг, Геббельс и другие вожди. Геббельс приходил в бешенство. Он опять обвинял во всем евреев и не раз проклинал их в присутствии сотрудников. Однажды Фрицше спросил его, отчего он считает, что только евреи являются врагами режима? Почему французы или русские не могут тайно противодействовать доктрине нацистов? «Мне думается, и французы, и даже русские оказались бы под влиянием нашей пропаганды, – отвечал Геббельс. – Но только не евреи. Евреи – никогда».

У евреев, разумеется, были все причины не поддаваться геббельсовской пропаганде: Гитлер недвусмысленно дал понять, что в Третьем рейхе им не на что надеяться. Те, кто покидал Германию, пытались, как могли, поведать миру об ужасах, творившихся в их бывшем отечестве: об арестах, пытках, концлагерях, поголовном истреблении. Геббельс называл их свидетельства «бесстыдной ложью, лишенной всяких оснований». Однако надо было принимать ответные меры.

Его осенила идея грандиозного шантажа. «У нас есть только один способ заткнуть рты тем, кто клевещет на нас за границей, – вероятно, объяснял он Гитлеру и другим нацистским вождям. – Надо приструнить тех, кто распространяет клевету, и тех, кто извлекает из нее выгоду, то есть евреев, живущих в Германии, которых мы до сих пор не трогали. Мы объявим в масштабах всей страны бойкот еврейским предприятиям. Тогда евреи за границей, возможно, поймут, что может статься с их соплеменниками в Германии, и сменят тон».

В то время как Гитлер и в особенности Юлиус Штрайхер горячо поддержали его мысль, Яльмар Шахт, Вальтер Функ и даже Геринг, то есть все, кто хоть немного

смыслил в экономике, пришли в ужас. Они прекрасно понимали, что, если бойкот продлится хотя бы неделю, закроются тысячи предприятий, сотни тысяч людей потеряют работу, и вся экономика Германии окажется на грани краха. Но отменять назначенный бойкот уже было поздно. Подготовка к нему была закончена. Более того, Гитлер отказался публично заявить, что Геббельс превысил свои полномочия. Но сам Геббельс уже знал, как следует выйти из положения. Он «приостановит» бойкот через день после его начала – 1 апреля 1933 года. Он даст шанс евреям во всем мире показать, что они умеют вести себя прилично. И если «мировой кагал» проявит благоразумие, бойкот не будет возобновлен.

Он знал, что бойкот не будет возобновлен ни при каких обстоятельствах. Но мир попался на его удочку. Многие евреи посылали письма и телеграммы своим родным и близким друзьям за границу, умоляя прекратить антинацистскую пропаганду. Таким хитроумным ходом Геббельс выиграл свою первую войну нервов и изобрел технологию, которую нацисты потом использовали во многих случаях, и почти всегда успешно.

Бойкот прекратили, но антисемитская кампания продолжалась, хотя и не в такой откровенной форме. Поскольку ликвидировать предприятия, принадлежавшие евреям, было нецелесообразно, нацисты вначале занялись чисткой и стали изгонять евреев из рядов государственных служащих, юристов, врачей, университетских преподавателей и школьных учителей, журналистов, актеров и музыкантов. Через неделю после «прекращения» бойкота вышел первый антиеврейский указ, по которому на всех должностях в государственных учреждениях (включая даже почтальонов и смотрителей в музеях) должны были работать только лица «чисто арийского» происхождения. Эта мера казалась менее пугающей, чем бойкот, однако дискриминация на следующий год усилилась. То, что 1 апреля 1933 года во всех цивилизованных странах сочли попранием законов, в Германии постепенно становилось нормой.

Но Геббельсу не удалось заставить замолчать противников нацизма за рубежом. Ирония заключалась именно в том, что помешали ему те мужественные писатели и деятели литературы, кого Геббельс поспешил выдворить из страны. Некоторые из них были «неарийцами» и чудом избежали ареста после поджога рейхстага.

Их было не много. Они разъехались по миру: в Париж, Прагу, Лондон, Нью-Йорк и Амстердам. Не везде их принимали с распростертыми объятиями. У них не было денег, они с трудом писали на иностранных языках, из-за чего не могли найти работу в стране, куда их изгнали. И тем не менее они настойчиво распространяли правду о том, что происходило внутри Германии. Они упрямо твердили миру об угрозе, а он не желал слушать их пророчества. Они без устали взывали к совести человечества, но оно притворялось глухим и немым.

Они голодали, но умудрялись издавать крошечные журналы и газеты, в которых раскрывали правду. Зачастую к ним относились враждебно и говорили, что они «злоупотребляют гостеприимством», чтобы «клеветать на дружественную державу». Они подвергались бесконечным унижениям. Но заставить их замолчать было невозможно.

В сравнении с Геббельсом их влияние было ничтожным. Но Геббельс ненавидел их за то, что они вторгались в его область и нарушали его монополию на распространение информации о Германии. Несколько раз нацистские агенты за границей находили их и избивали. Одного писателя-антифашиста убили, а другого похитили на нейтральной территории и тайно увезли в Германию.

Но горстка писателей, посвятивших себя борьбе с нацизмом, продолжала подымать голос вопреки всем чинимым им препятствиям. Они первыми восстали против Геббельса. Слушали их не многие.

Глава 2

Будущее мира

1

Очень часто в течение первого года существования гитлеровского режима Геббельс заканчивал свои речи словами Ульриха фон Гуттена: «Как радостно жить!» И у него были все основания радоваться. Дело оставалось за малым: выполнить свой долг и заставить всю нацию испытывать то же радостное чувство. Для этого он принялся изобретать и учреждать национальные праздники.