Кровожадные сказки
Шрифт:
Разрушительная сила растительного мира всегда была для Латурелла предметом живейшего интереса: и то сказать, иное растение способно свалить лошадь с помощью вырабатываемых им ядовитых веществ — согласитесь, в этом есть что-то жуткое и притягательное. Мало-помалу возникло то, что звалось у него «закрытым фондом», по аналогии с библиотеками, где в таких фондах хранятся книги, запрещенные цензурой: это был уголок оранжереи, где росли всевозможные вредоносные и ядовитые растения, — я любил порой постоять среди них неподвижно, думая, что в их листьях течет и смерть, и жизнь. У нас были, среди прочих, великолепные шлемы Юпитера ( Aconitum napellus), цветы семейства лютиковых, содержащие аконотин, который вызывает страшные приступы удушья с пеной на губах, как у бешеной собаки; черный паслен ( Solanum nigrum),
Откуда пошло увлечение Латурелла плотоядными растениями, я уже не помню; скажу одно: непентесы, росянки и саррацении, когда он с ними познакомился поближе, вытеснили из его головы всю прочую растительность, интересовавшую его до тех пор. Мы забросили все наши прежние работы и всецело отдались изучению пищеварительных механизмов плотоядных растений, их способности усваивать мошек, гусениц, мокриц и сороконожек, попавших к ним в «пасть». Этими растениями мы засадили изрядную часть теплицы; их листья представляют собой до того хитроумные ловушки, что мы нарадоваться не могли, наблюдая их в действии. Но было одно, буквально заворожившее нас, то, к которому Латурелл проникся чувствами, каких наверняка никогда не испытывал к женщине, которому мы отвели особое место, расточали все заботы, на какие были способны, холили, как мать своих детей, — дионея, она же венерина мухоловка ( Dionaea muscipula), королева среди плотоядных, которую еще Дарвин назвал самым удивительным растением на свете.
Полагаю, что вы, подобно большинству смертных, никогда не дивились этому чуду природы — скорее всего, и в глаза его не видели, и вряд ли вам это интересно. Позвольте тем не менее сказать о нем несколько слов, иначе вам будет трудно понять одержимость Латурелла дионеей. Для наглядности поищите в библиотеке картинку, а еще лучше прогуляйтесь в ботанический сад и попросите вам ее показать. У этого пышного растения от четырех до восьми листьев с шипами по краям, длиной около семи сантиметров, произрастающих розеткой из довольно короткого корневища; каждый лист начинается клиновидным черешком и постепенно расширяется. На поверхности листа три реснички треугольником обрисовывают область красного цвета, а по краю каймой проходят клетки, вырабатывающие нектар, который привлекает насекомых. И вокруг всего этого полтора десятка длинных и острых зубцов, причем расположены они таким образом, что смыкаются, когда захлопывается западня.
Принцип ее устройства и впрямь сродни чуду. Чувствительные реснички, о которых я упоминал, соприкасаясь с добычей, приводят в действие механизм, подобный волчьему капкану. Чтобы запустить его, необходимы два соприкосновения: таким образом, листья не смыкаются понапрасну от попадания пыли или сухих травинок. Как только насекомое дважды заденет эти шелковистые нити, шипы, окружающие лист, смыкаются, образуя подобие клетки, а затем и сам лист закрывается, как раковина. Вся операция занимает тридцатую долю секунды в ясную погоду, в пасмурную чуть больше. Затем растение переваривает пойманное насекомое, а две-три недели спустя раскрывается, являя на свет прилипшую к листу сухую оболочку, которая так и остается на нем, точно охотничий трофей. Проглотив три-четыре жертвы, лист чернеет, вянет и отпадает, уступая место новому.
Поразительное растение, не правда ли? Я часто наблюдал за ним и всякий раз невольно вздрагивал от изумления и страха в тот миг, когда захлопывался капкан. Это так мощно, так яростно и так не похоже на все, что мы знаем о растительном мире! Наши дионеи пожирали у нас на глазах целый зверинец в миниатюре, множество тварей, ползучих и летучих: мух, бабочек-поденок, личинок саранчи, кузнечиков, сороконожек, пауков; даже пчелы и осы попадались в западню. В начале мая можно наблюдать еще одно удивительное зрелище — цветение: великолепные цветы распускаются на длинных стеблях (достаточно длинных, уверяю вас, чтобы не соприкоснуться со смертоносными листьями). Когда насекомое приближается, у него еще есть выбор между жизнью и смертью: либо оно сядет на цветок и, взяв пыльцу, улетит на все четыре стороны, либо, кружа вокруг листьев, заденет чувствительные реснички и еще успеет ощутить, как захлопывается капкан, прежде чем будет съедено. В этом великая загадка дионеи: она питается насекомыми, которые могли бы ее оплодотворить. Только приблизьтесь к ней — даже сгибаясь от пыльцы, она закусит вами без жалости; мне она напоминает иных пауков: неблагодарная самка, после того как самец сделает свое дело, пожирает его — восхитительная аморальность живой природы.
Все это я говорю к тому, что Dionaea muscipulaза несколько месяцев стала единственным смыслом жизни Джона Латурелла — а следом за ним и моей. В апреле 1951-го мы отправились в экспедицию, для изучения ее в естественной среде, в Северную Каролину (открывший дионею мистер Доббс был губернатором этого штата в середине XVIII века). Прочесав равнины между Шарлоттой и Гринсборо, мы нашли несколько прекрасных экземпляров и решили продолжить поиски на другом конце континента, в Орегоне, недалеко от Тихого океана. Успех этой первой экспедиции привел Латурелла в состояние эйфории, в каком я его еще никогда не видел; едва вернувшись в Лондон, он заговорил о новой вылазке — на торфяные болота Флориды и холмы Салема. Я напомнил ему, что он давно обещал сопровождать своего коллегу и доброго друга профессора Гальто в двухнедельную экспедицию в Северную Родезию и времени до ее начала осталось совсем немного. Латурелл хлопнул себя по лбу, крайне недовольный вынужденной отсрочкой своих планов, связанных с дионеей. Он хотел было отказаться от участия в экспедиции Гальто, но я его уговорил. «Ладно уж, поеду, — сердито буркнул он, точно ребенок, которого отправляют на каникулы к нелюбимой тетке; затем, обернувшись к нашим посадкам дионеи, с волнением добавил: — Но обещайте мне, что будете ухаживать за дионеями, как за родными сестрами, со всем старанием, на какое только способны». Через несколько дней он вылетел из Хитроу на небольшом туристическом самолете, в обществе Эндрю Гальто и пяти коллег из Лондонского университета, с полутонной научного оборудования в деревянных ящиках на борту.
Впервые за много месяцев я получил отпуск. Ботаника увлекла меня, но проводить шестнадцать часов в сутки без выходных в оранжерее все же утомительно. Латурелл не терпел отлучек из своего царства флоры: его интересовали только растения и он не понимал, что человеку надо иногда и развеяться. Я читал на его лице искреннее недоумение, сообщая, что хочу пойти в кино или в театр: развлечения для него не существовали как понятие, и никогда он не просил меня рассказать о виденном фильме или спектакле — растения занимали его целиком. Так что на шесть дней его отсутствия я максимально сократил общение с хлорофиллом, заходя в теплицу только для вечерней поливки. Все остальное время я прогуливался по улицам Лондона, старательно избегая парков и цветочных лавок.
На седьмой день, вернувшись, я увидел, что дверь дома Латурелла открыта. Подумав было, что к нам забрался вор, я вошел бесшумно, на цыпочках — и обнаружил в прихожей чемоданы хозяина. Я кинулся в оранжерею — он возился там и выглядел крайне взвинченным.
— Что вы здесь делаете? Африканская экспедиция уже закончилась?
— По идее я еще должен быть там, — ответил он, возбужденно потирая руки. — Я сказался больным, чтобы вернуться в Европу.
— Как это?
Он поднял голову, лукаво подмигнул и показал на стоявший рядом металлический ящик высотой метра полтора.
— Вот из-за чего я вернулся.
— Что это?
— О! Вы сейчас удивитесь. Да что там, вы не поверите своим глазам!
Латурелл достал из кармана маленький ключик, отпер замок на ящике, осторожно приподнял крышку и поманил меня, приглашая заглянуть внутрь.
Я повиновался — и вскрикнул от изумления, увидев находившихся внутри монстров.
— Боже мой! Латурелл! Что это такое?
В ящике были три гигантских растения, в точности похожих на Dionaea muscipula,только чудовищно выросшую или увеличенную под лупой: толстые, как у сахарного тростника, стебли, листья размером с ракетки для пинг-понга и шипы с детские пальчики; а еще казалось, что кто-то подновил цвета — они прямо-таки били в глаза необычайной яркостью. Вдобавок от этих чудо-растений исходило совершенно особое ощущение опасности, что-то жутковатое и, другого слова не подберу, величественное — так становится не по себе подле крупного хищника; но кроме силы в них чувствовалась и какая-то неуловимая порочность, словно они были наделены душой истинного убийцы.