Круг замкнулся
Шрифт:
Милый, мне страшно! Мне кажется, что они узнали где я, и вот-вот явятся. Умом я понимаю, что ты был прав, что нам надобно было разделиться, что про Муром никто не знает, что бояться мне нечего, что их всех скоро переловят и перевешают, но… Сердце мне говорит, что ты меня бросил. Да, милый, именно бросил! Оставил одну в ту пору, когда они меня ищут и вот-вот найдут! Сейчас, когда я осталась наедине с собой, когда ты не можешь своими сладкими речами переубедить меня, я всё больше и больше убеждаюсь, что ты поступил так, как порядочный мужчина поступать не должен… Но это же не так, правда? А если не так, приезжай ко мне, умоляю! Мне страшно, я не могу сидеть в четырёх стенах одна, особенно в темноте. Приезжай, приезжай,
Кунцевич сложил письмо и задумался. «Выходит она меня к себе пустила в качестве… сторожевого пса что ли. Нет, ну какую-то симпатию она всё равно должна была испытывать! Тьфу ты… Не об этом надо думать, не об этом! Какие-то люди искали Кошелькову. Очевидно, что это лица, которые не в ладах с законом, поскольку их самих ищут власти, и как найдут, так перевешают… Сначала искали Кошелькову, потом явились к адвокату…». Титулярный советник бросил на стол полтинник и быстрым шагом направился к выходу.
Телефонная станция помещалась на Мясницкой, трёхминутный не срочный разговор с Петербургом стоил полтора рубля, срочный – четыре с полтиной. Титулярный советник знал, что толку от разговора будет мало, но всё-таки достал из портмоне синенькую бумажку. «Четвертной я уже из своих на эти розыски потратил, не считая гостиницы и трамвайных билетов. И зачем спрашивается?»
– Владимир Гаврилович, – начал скороговоркой Кунцевич, как только телефонистка пригласила его в кабину, и он услышал в трубке голос начальника. – У меня только три минуты, поэтому буду предельно краток. В Выборге сейчас проживает некий присяжный по фамилии Рютенен, Густав Бернтович Рютенен, нет, не Альбертович, Борис, Евгений, Роман, Николай, Терентий, Берн-то-вич. По какому адресу он там остановился я не знаю, пусть в адресном столе справятся, или на почтамте его подождут, он за письмами явиться должен. Так вот, вполне вероятно, что этого Густава хотят убить. Как что делать? Я по… Я пони…. Да, почти другая страна… Ну хотя бы телеграмму им пошлите от имени градоначальника… Все подробности я вам доложу при личной встрече. Запишите, пожалуйста, приметы предполагаемого убийцы.
Проулок с интересным названием находился на территории Второго участка Серпуховской части, неподалёку от Донского монастыря. Узнав от прохожих маршрут, Мечислав Николаевич на трамвае добрался до Лубянской площади, а там пересел на конку номер 21 и полчаса тащился до Серпуховских ворот, от которых до нужного ему дома было рукой подать. Нумерация домов на Криво-Рыбном отсутствовала, и ни один из немногочисленных встреченных им обывателей не смог указать дом вдовы гвардии корнета. Пришлось стучаться в каждые ворота. Открывали не всегда и не сразу, часто ответом на удары он слышал только собачий лай. Наконец повезло – из полуразвалившегося домика на свет Божий выползла старуха в ужасно грязной и потрёпанной шляпке и салопе, выдававшими её непролетарское происхождение.
– Бонжур. Кого-то ищете, милостивый государь? – прокаркала бабушка.
– Бонжур, мадам. Мне нужна госпожа Кошелькова, не подскажете где она проживает?
– Наталья Романовна?
– Именно.
– Здесь вы её не найдёте.
– Но в Адресном столе мне сказали…
– Дом этот действительно принадлежит ей, но она здесь не бывает. А вы кто ей будете? Да что же мы на улице стоим, прошу в дом. Матрёна, ставь самовар! – крикнула дама в глубину дома.
Старушка, звали которую Вера Николаевна, мадам Дувакина, так настойчиво предлагала чая, что Кунцевич не смог отказаться и был вынужден пить из грязной чашки напиток, чая даже отдалённо не напоминавший.
Из путанного, сопровождавшегося множеством ненужных подробностей рассказа госпожи Дувакиной, выяснилось, что после смерти мужа ей несколько лет пришлось хлопотала о назначении пенсии, так как муж её из-за приобретённой на службе болезни не успел выслужить положенный для пенсии срок. Пока шли хлопоты, вдова дошла до полного безденежья и уже снесла в ломбард последнее пальто и готовилась заложить дом и остаться на старосте лет на улице. В это время, к ней явилась молоденькая барыня, которая сделала её высокоблагородию такое предложение, от которого Вера Николаевна не смогла, да и не захотела отказаться. Заключённое между ними и скреплённое печатью нотариуса условие предусматривало, что госпожа Кошелькова приобретает дом госпожи Дувакиной в свою собственность. При этом барыня выплачивает госпоже Дувакиной только пятую часть действительной стоимости дома, но обязуется до самой смерти её благородия дом никому не отчуждать, самой в нём не жить и никому постороннему его не сдавать, оставляя его в полное распоряжение Веры Николаевны и даже составляет завещание, по которому в том случае, если, избави Бог, смерть Натальи Романовны последует ранее, чем кончина асессорши, дом возвращается последней в порядке наследования.
Получалось, что вдове асессора нежданно-негаданно на голову свалилось несколько радужных бумажек, которые очень помогли ей дождаться принятия министерством финансов окончательного решения по её крайне запутанному пенсионному делу.
Было это в прошлом августе и с той поры обязательства свои госпожа Кошелькова ни разу не нарушила – больше в доме не появлялась. Где она и чем занимается, вдова коллежского асессора не знала, да и знать не особенно хотела. Этот конец ниточки оборвался. Следовало ехать в Выборг. Но только на казённый счёт, заниматься частным сыском титулярный советник больше не намеривался.
Глава 4. Столица
– Нашли её на кровати, в лежачем положении, а засохшая струйка крови на лице шла от виска не к затылку, а к подбородку и шее, что однозначно говорит о том, что в момент выстрела и некоторое время после него, покойная находилась не в горизонтальном, а в вертикальном положении.
– И что же, следователь на это внимания не обратил? Это же азы криминальной техники! – удивился Филиппов.
– Этот следователь также мало смыслит по следственной части, как я в китайском языке, – ответил Кунцевич. – Увидел ключ под подушкой и уверился, что покойная сама закрыла дверь в номер. Ни портье не расспросил, ни другого жильца. Всё, что мне удалось узнать лежало на поверхности и при надлежащем рвении должно было стать известным муромским властям в течение пары часов. Но, Слава Богу, не стало, а то боюсь, они бы меня не отпустили.
– Да-с. – Филиппов задумался, – и сообщать мы им об этом не будем, а то пришлют в градоначальство поручение о вашем принудительном приводе в Муром этапным порядком.
– И что же, забудем об этом деле?
– Следовало бы конечно о нём забыть, у нас с вами есть чем заняться, но забыть нам о нём не дадут. За час до вашего приезда ко мне явился обер-констабль финской сыскной полиции и долго пытался узнать, откуда мне стало известно о господине Рютенене и грозящей ему опасности. Рассказать ему мне было нечего, и я предложил дождаться вас. Он согласился.
– Значит, Рютенена всё-таки убили?
– Не его. В гостиничном номере, который он снял, нашли убитым какого-то господина, по приметам очень схожего с человеком, известным нам под фамилией Кречмер. Умер он от проникающего колющего ранения в сердце. Вот, кстати, посмертная карточка убитого, – начальник передал чиновнику кусок картона, на котором был запечатлён труп совершенно незнакомого Кунцевичу человека. – А сам Густав Бернтович бесследно исчез.
– Ай да присяжный поверенный! – восхитился титулярный советник, возвращая фотографию.