Круг замкнулся
Шрифт:
Тимофей подышал на окоченевшие пальцы, потер руки друг о друга и засунул их в карманы, тщетно пытаясь сжать в кулаки.
Что теперь делать? Куда идти? Скоро ночь. Дороги назад он не помнил. Можно попытаться найти ее по своим же следам, но быстро наступающие сумерки и мелкий снег, сыплющий весь день, не дадут это сделать. Это Тимофей понимал даже своим детским умом. К тому же никакая сила не заставила бы его вернуться домой.
Последнее, что он помнил в этот последний день уходящего года, перед тем, как оказался здесь в лесу на поваленном дереве, это кровь. Много крови. И мать с растерянно-безумным видом, сжимающую в руке нож.
Тридцать первое декабря началось в их семье с похмельного мероприятия и проводами старого года. Тимофей уже давно не ожидал подарков к празднику, но надежда на маленькое чудо все же не покидала детских мыслей. Мальчик мысленно писал письмо не Деду Морозу, как большинство его ровесников, а братьям-месяцам из любимой сказки про двенадцать месяцев. Он желал только одного: обрести настоящую любящую семью.
В этот раз пьяный скандал закончился трагедией. Очередные ругань и крики подозрительно стихли, сопровождаясь загадочной возней, и мальчик осторожно выбрался из комнаты и заглянул на кухню…
Дикий, животный страх заставил тело судорожно дернуться, выворачивая пустой желудок наизнанку. Тимофей наспех оделся в то, что попалось под руку, и убежал, куда глядят глаза. В ближайший лес.
Вида крови Тимофей никогда не боялся. Он часто, как и все дети, попадал в передряги с царапинами и разбитыми коленками, но никогда не паниковал и не плакал, даже когда было очень больно. Слезы для чего? Чтоб тебя пожалели, помогли, успокоили. Это Тимофей знал, но так же знал, что никто не придет к нему на помощь, и привык справляться сам с таким. Он срывал лист подорожника, плевал на него, обтирал о штанину, счищая придорожную пыль, и прикладывал к ранке. Боль успокаивалась от прохлады, а кровь подсыхала. Этому его научил все тот же соседский Антошка, а бабка у него знала толк в таких делах.
Но сейчас, мальчик трясся, прибавляя дрожь к ознобу от холода, вспоминая море крови на кухне своего ветхого дома на окраине города.
Отчима ему не было жаль. От него он слышал только ругательства в свой адрес по поводу и без. Родного отца он никогда не знал. А мать он любил. Только не такую, какой он сейчас ее запомнил. Это была не она, а какая-то чужая для него женщина. Он любил мать, когда она еще не стала такой, когда она еще умела жалеть и гладить его по светлой голове, плести венки из одуванчиков, и делать петушков из травинок, когда она играла с ним в прятки и целовала в лоб перед сном. Это было давно. Очень давно.
До того, как появился отчим. Вместе с водкой и пьяными компаниями, криками, скандалами, драками. И постепенно мать превратилась в такую же. Теперь для сына у нее находилась только ненависть и крики "подай-принеси-уйди с глаз долой". Тимофей принимал это, он даже не знал, что можно жить иначе, и всеми способами старался вернуть ту, прежнюю маму. Он был послушным: не канючил, не мешал, не просил ничего, исполнял все просьбы, заботился о том скудном десятке кур, что остались от былого хозяйства, но все попытки вернуть любовь остались незамеченными. Его забывали накормить, купить одежду взамен изношенной, и никто никогда не хвалил и не гладил по голове. Его даже не отвели в школу в семь лет. Кое-как помогали соседи: кто сунет пирожок в руку, кто обедом накормит, кто отдаст вещь с выросшего сына. Так и жил мальчишка до сегодняшнего дня. Одно еще светлое воспоминание было. Это тетя Рая. Сестра мамы. Она жила далеко. Вместе с большим добродушным мужем и маленьким Валеркой, двоюродным братом Тимофея, который был всего на год младше его самого. И однажды они с мамой ездили к ним в гости на поезде. Это единственное путешествие Тимофей запомнил как экскурсию в рай. Светлый город, уютный чистый дом и милая женщина с добрым лицом и ямочками на щеках, которая постоянно обнимала мальчика и приговаривала:
– Тимошка, ты как одуванчик. Сам тоненький, а голова светлая и пушистая. Я буду звать тебя Одуванчик.
И звонко чмокала в щеку. От нее пахло так уютно и нежно, что хотелось зарыться в ее руки и замереть надолго.
Тимофей даже улыбнулся при воспоминании об этой женщине.
Но что делать сейчас? Он замерзнет тут в лесу, и его обглодают дикие звери. Впрочем, уже было все равно. Мальчик уткнул нос в тонкий воротник и прикрыл глаза. Нестерпимо захотелось спать.
– Ц-ц-ц тя, – раздалось вдруг совсем рядом.
Тимофей нехотя разлепил веки.
– Ц-ц-ц тя…
Перед ним на снегу сидела белка, что-то стрекотала на своём беличьем языке и внимательно смотрела глазами- бусинками.
–Ц, – произнес Тимофей, едва шевеля потрескавшимися от холода губами.
–Ц-ц чок, – забубнила белка, сделала скачок в сторону и оглянулась на мальчика.
– Ты меня куда-то зовешь? – совсем не удивился Тимофей.
Белка радостно запрыгала вокруг кругами, продолжая цокать скороговоркой.
– Мне не до тебя, – сказал Тимофей, растягивая слова, и даже попытался улыбнуться. – Я скоро совсем замерзну и умру. Решай свои проблемы сама, белочка.
Но белка не отставала. Она снова прыгнула в сторону и призывно оглянулась, Тимофею даже показалось, что она махнула лапкой. Затем непоседа вернулась и взобралась мальчику на плечо, цепко держась за курточку. Застрекотала в самое ухо, обдавая Тимофея неожиданным теплом. И снова прыжок в сторону от просеки.
– Ладно, – нехотя согласился Тимофей. – Какая разница, где замерзать, но, может, сделаю напоследок доброе дело. Похоже, что у тебя что-то стряслось.
Казалось, что белка закивала головой с острыми ушками и еще сильнее зацокала.
Тимофей окоченело сполз с дерева и еле передвигая ногами пошел за шустрым зверьком.
Белка скакала вперед, возвращалась, будто проверяя, идет ли человек за ней, то вдруг появлялась на стволе дерева, юрко обегая его вокруг, то принималась чистить роскошный хвост, в ожидании, когда мальчик сделает шаг. И трещала без умолку.
– Иду я, иду, не суетись, – говорил Тимофей, разминая ноги. Кровь заструилась по онемевшему телу, и мальчик даже вдруг немного согрелся.
Нетоптаные сугробы замедляли ход, но снег был плотным и не позволял ногам проваливаться глубоко.
"Куда я иду?" – несколько раз задал себе вопрос мальчик, но продолжал путь под настойчивую болтовню животного.
Тимофей шел, еле переставляя ноги, как ему показалось, долго. Сумерки уже сгустились, лес выглядел черным пятном, и только белый снег под ногами давал понять, где низ, а где верх.
Вдруг белка затихла, и путник остановился в нерешительности.
Куда же пропала белка? Но, впрочем, этот вопрос уже не волновал Тимофея. Потянуло запахом дыма, а в уже ночной темноте показался огонек.