Круги на воде
Шрифт:
Допрос Новикова и сержанта мог пролить хотя бы крупицы света на ее деятельность и стать зацепкой, для дальнейшего распутывания клубка…
Тем временем в соответствующем месте начались конвейерные допросы. Смолина с Новиковым допрашивали по очереди. Допросы вел все тот же товарищ с Лубянки – майор с неподходяще ласковой для своего дела фамилией Уточкин.
Первым в оборот был взят Новиков. Уточкин прекрасно понимал, что говорить со Смолиным будет куда сложнее, чем с этим ленинградским интеллигентом. Но если Новикова раскрутить, то тут может выйти совсем другой расклад.
Но
– Я тебя последний раз предупреждаю! – брызгал слюной майор, страшно тараща глаза. – Подписывай!
– Нет, – упорствовал Новиков.
– Нееет?- ревел Уточкин. – Подписывай! Состоял в преступном сговоре со старшим майором Смолиным с целью убийства?
– Да нет же, – кротко отвечал допрашиваемый.
– Я тебе покажу 'нет'!
Фантазия у Уточкина работала отлично. Если в начале допроса он пытался донести до Новикова мысль о том, что то со Смолиным готовил убийство Львовой, то ближе на втором часу непрерывного истошного крика он выдал новую версию всего произошедшего, которая самому ему весьма понравилась: все трое – Новиков, Смолин и Львова – замышляли убить Сталина.
После того, Уточкин тезисно проорал Новикову в новой редакции, что тот замышлял сделать, Илья Ильич наивно поинтересовался, на чем следователь строит свои предположения и какое отношению к этому 'кровавому заговору двурушнических стервятников' имеет смерть непосредственно гражданки Львовой. Такой наглости Уточкин стерпеть уже не мог. Он схватил со стола письменный прибор, включавший в себя подставку под чернильницы и саму чернильницу, и со всей дури вмазал им с размаху Новикову по лицу. Илья Ильич как сидел, так в той же позе и рухнул на пол, не издав ни звука, хотя лицо его было рассечено наискосок снизу до верху, и лишь чудом прибор прошел в миллиметре от глаза. – Убрать! – заорал Уточкин.
Конвоиры выволокли не подающие признаки жизни тело Ильи Ильича в коридор, а затем бросили в камеру, переполненную различными уголовными элементами.
Настала очередь Смолина.
Войдя в кабинет к Уточкину он застал того в весьма странном виде – всклокоченный и перепачканный в чернилах тот сидел за столом и лютым волком смотрел на пустой стул, предназначенный для допрашиваемых.
– Садись, сука! – прошипел Уточкин.
– Я бы попросил не разговаривать Вас в таком тоне с офицером государственной безопасности, – тут же перешел в атаку Юрий Андреевич, но особого успеха это не принесло – Уточкин окончательно потерял контроль над собой.
– Молчааать! – иерихонской трубой провыл майор.
Дальше события шли по накатанной. Смолин держался спокойно, прекрасно понимая, что единственное, что его может быть спасет – это молчание. Но, как оказалось, кроме молчания были и другие возможности для спасения.
На четвертом часу допроса, когда Уточкин уже измотался настолько, что сам слабо соображал, кто кого и за что хотел убить, в кабинет вошел молоденький солдатик и сообщил, что товарища майора просит к телефону Народный комиссар. Измочаленный Уточкин сначала, было, высказался в том духе, что шел бы это народный комиссар на все четыре стороны, но потом, поняв, что сморозил, побледнел лицом и пулей вылетел из помещения.
Вернулся он меньше чем через пол минуты, оправил мундир нервным движением и глядя куда-то в сторону сказал:
– Прошу прощения, товарищ старший майор. Произошло досадное недоразумение. Вы свободны.
Смолин молча встал и, уже дойдя до двери, обернулся и спросил:
– А товарищ Новиков?
– И товарищ Новиков тоже. Сержант пока останется.
В больницу Илью Ильича Смолин доставил лично. Тот все никак не мог прийти в сознание, а лицо его так опухло, что, казалось, спасения уже нет. Но в больнице Смолину сообщили, что ничего страшного в подобного рода травмах нет, а, наоборот, товарищу Новикову даже повезло, что он так легко поранился.
Лицо Илье Ильичу зашили, но страшный шрам так и остался на всю оставшуюся жизнь.
Почему их отпустили Смолин точно понять не смог. Вечером, сидя с Глебом в отделе, они долго строили предположения, но никакой стройной теории выработать не смогли.
Сошлись на том, что лучше в подобные дерби вообще не лезть и уж тем более не копать глубоко – отпустили и слава богу. Главное, что на руках у них были материалы их допроса двух свидетелей, которые видели человека в военной форме, проникшего в квартиру к Львовой и унесшего с собой, по уверениям Новикова, весьма ценную книгу. Естественно, в то, что книга эта несет в себе хоть какую-то угрозу, оба чекиста не верили – для них она была лишь ниточкой, ведущей к 'Трехкружию'.
Смолин замер на месте. Молодой человек, бледный как житель северных широт, по пол года не видящий солнца, приблизился к нему почти вплотную. Неприятная усмешка застыла на его лице, а белые руки нервно подрагивали, словно в предвкушении долгожданной работы. Звонок в дверь вывел Юрия Андреевича из оцепенения.
– Кто это? – Дольская вопросительно смотрела на потенциальную жертву Безлюдного.
– Не знаю. – Смолин почувствовал, что сценарий развития событий может поменяться, он словно очнулся.
– Идите откройте, – приказала Ольга Сергеевна.
На пороге стоял Жмыхов.
– Здравия желаю, товарищ потерпевший! – поприветствовал он Смолина.
– Они там, – перебив его, зашептал Юрий Андреевич, – в комнате.
– Кто? – не понял милиционер.
– Воры!
Жмыхов в недоумении посмотрел на хозяина квартиры, но уже через секунду табельный пистолет был извлечен им из кобуры, а сам Смолин вытолкан из квартиры.
Дверь Жмыхов тут же захлопнул.
– Попались, голубчики, – он достал мобильник и быстро набрал номер.