Круги по воде
Шрифт:
И, видно, в голосе его было что-то такое, отчего разом сдуло наглую ухмылку, с какой Анашин вошёл в кабинет. И он неуверенно произнёс:
— Что ж, начальник, выкладывай. Только дай сперва закурить.
Виталий придвинул к нему сигареты.
— Теперь выкладывать будешь ты, все до конца, — предупредил он. — И помни: суд учитывает чистосердечное признание. Сейчас для тебя это очень важно.
— Знаем, знаем, — пробормотал Анашин, жадно затягиваясь. — Учёные…
— Ну тогда отвечай на первый вопрос: ты был знаком с Евгением Петровичем Лучининым?
— Не
— Не помнишь? Вот показания Пелагеи Федоровны. Ты с ним два раза приезжал к ним. Хватит?
— Хватит. Был знаком.
— Так. Кто тебя познакомил?
— Не помню.
— Опять не помнишь? Хорошо. Вот показания Носова. Будешь читать?
— Буду, а как же.
Анашин медленно прочёл протокол допроса.
— Вспомнил. Он познакомил. Любил тот рыбачить.
— Так и пишу. Только твои «не помню» пропускаю, не выгодно это тебе, Егор, — предупредил Виталий и задал новый вопрос: — С лодки рыбачили вдвоём?
— Не помню, — упрямо повторил Анашин, закуривая новую сигарету.
— Вот показания Антона. Будешь читать?
— Буду, — и через минуту добавил: — С лодки. Вдвоём.
Виталий пристально посмотрел на Анашина.
— Что ж, Егор, так каждый шаг тебе и доказывать? Сам ничего признавать не будешь?
— Не буду. Так и доказывай.
— Гляди. Тебе решать, конечно. Только предупреждаю: на основе одних твоих личных признаний суд тебя никогда не осудит. Нужны факты, улики. Но если они имеются, тогда твои признания нужны больше тебе самому, чем суду. Ты меня понимаешь?
— Учёный… — зло пробормотал Анашин, не поднимая головы и продолжая жадно курить.
— Хорошо. В пятницу двенадцатого июля, когда тебя видели с Лучининым, ты днём взял лодку у Антона?
— Не помню. Давно было, — нервно усмехнулся Анашин.
— Вот показания Антона. Вот Пелагеи Федоровны. Хватит?
— Ну, может, и брал. Что с того?
— Значит, брал. И куда поплыл?
— Не помню.
— Так…
Виталий сам не понимал, откуда у него берётся это дьявольское терпение.
— Ты поплыл в город, Егор. И привязал лодку под мостом цепью. Следы от этой цепи остались. Вот акт экспертизы. И Тебя в тот день видели на лодке возле моста. Недалеко купались люди. Ты их мог заметить. Они приехали на белом «Москвиче». И они подплывали к мосту. Вспомнил теперь?
— H-нe помню…
Анашин, прищурившись от дыма, со злобой, пристально посмотрел снизу вверх на Виталия. Его начинало трясти от нараставшего напряжения.
— Это уже неважно, — ответил Виталий, встречаясь с ним взглядом. — Вспомнишь потом.
Анашин, не выдержав, первым отвёл глаза.
— Вечером, — продолжал Виталий, — ты встретился с Лучининым. И вы пошли к реке…
— Не пошли! — крикнул, выпрямляясь, Анашин.
— Глупо отрицать. Вас же видели. Ты помнишь ту девушку?
— А я!.. Ничего не знаю!.. Понял?! И катись ты!..
Анашин весь напрягся, подался вперёд, схватившись побелевшими пальцами за край стола, словно готовясь прыгнуть на Виталия. Его трясло от ненависти. И тут Виталий не выдержал.
— Что?! —
Он рывком выдвинул ящик и швырнул на стол перед Анашиным тускло блестевший кастет.
Анашин отпрянул в сторону, опрокидывая стул. Глаза его расширились.
— На твоей куртке кровь, понял?! — отчеканил Виталий. — В лодке тоже. Это не твоя кровь. И не Антона. Это кровь Лучинина…
На Анашина было страшно смотреть. Лицо его посерело. Он снова подался вперёд и, кажется, действительно сейчас готов был броситься на Виталия. Его трясло так, что слышно было, как стучат зубы, тупым мелким стуком, словно быстро дробя что-то.
— Назад, Анашин! — вскакивая, крикнул Савельев.
В этот момент в кабинет вошёл Раскатов. Появление нового человека неожиданно подействовало на Анашина. Словно вдруг лопнула какая-то перетянутая струна в нем, какой-то главный нерв.
Он упал на стул, запрокинув назад голову, и казалось, острый его кадык пропорет кожу на горле. Глядя в потолок и словно видя там что-то, Анашин с усилием выкрикнул:
— Не хотел!.. Не хотел!.. Я пугнуть… хотел! Вот и вдарил!.. вдарил… — повторил он упавшим голосом.
Перед его взором внезапно проступила столько раз-снившаяся ему по ночам страшная минута на мосту, над чёрной водой, когда высокий, в плаще, Лучинин гневно бросил ему: «Ты, парень, видно, много худого сделал. Подумай, хорошо подумай. Зверем ты, кажется, ещё не стал». Но Егор уже готов был на все, он помнил слова Васьки: «Закопает он нас с тобой когда-нибудь. Он много чего про нас знает». И в тот вечер, на мосту, во тьме, Егор нащупал в кармане кастет. И крикнул: «Врёшь! Говори, чего знаешь! Говори, Ну!..» И ещё: «Бери к себе на завод, а то…» Вот тогда Лучинин и ударил Егора по роже. И сам отвернулся. Он не в себе был. Это потом Егор понял. А в ту минуту он кинулся на Лучинина. Сзади… А потом в лодку стащил и на середине реки вывалил.
Раскатов открыл дверь в коридор, где стояли встревоженные криками Анашина милиционеры конвоя.
— Увести — властно приказал он.
Виталий молча приблизился к столу, взял в руки кастет и долго смотрел на острые выступы на нем и до блеска отполированные изнутри кольца.
— Самоделка, — сказал, подходя, Савельев.
Виталий не слышал.
На следующее утро Раскатов сказал Игорю:
— Значит, так. Звонил Коршунов.
— Из Москвы?
— Нет, милый. Из Ташкента. Сказал, чтобы немедленно выезжали. Вот так.
— В Ташкент? — ахнул Виталий, чувствуя, как забилось сердце.
— Да нет, в Москву.
— А почему немедленно?
— Сказал: «Дело есть».
— Интересно… — протянул Игорь. — Значит, вылетаем сегодня.
— Точно, — согласился Раскатов и посмотрел на Томилина.
— Самолёт через час двадцать, — сказал тот. — Билеты заказаны.
— А Коршунов в Ташкенте, — сказал Виталий, ни к кому не обращаясь.
И никто ему не ответил. Слова повисли в воздухе, как непонятный и тревожный аккорд.