Круиз самодовольного амура
Шрифт:
А затем изо рта вырвался новый стон:
– Ох, как же мне худо!
– Наташа, что с вами? – кинулись к ней перепуганные подруги. – Вам плохо?
– Помогите, помираю. Набралась вчера, ничего не помню.
Крепкий запах перегара, который подруги почувствовали сразу же, едва войдя в душное помещение, когда Натка открыла рот, стал настолько силен, что едва не свалил подруг с ног. Да у Наташи просто тяжелое похмелье! Алена подскочила к окну и открыла его настежь. К счастью, тут под окном не было мусорных баков, так что свежий воздух немного
– Наташа, что вам принести? Воды?
Натка громко застонала.
– Какая вода! – зашептала Алена на ухо Инге. – Скажешь тоже! Пивка ей надо! Сейчас принесу.
Услышав про пиво, Натка снова застонала, но уже не так горестно, а вроде как с надеждой.
– Побудь с ней.
Алена выскочила из комнаты, а Инга присела на стул, стоящий рядом с кроватью. Обстановка в комнате была самая спартанская. Простенькая вешалка на стене, тумбочка, стул и кровать. Даже зеркала тут не было. А занавески на окне были самыми что ни на есть дешевенькими, из ацетатного шелка.
– Смотришь, в каких хоромах меня поместили? – услышала она хриплый голос.
Натка смотрела на нее злыми глазами.
– А мне наплевать! – воинственно заявила она. – Я и так знаю, будь воля Насти, она бы меня и на сотню метров к своей семье не подпустила. Это Евлалия за меня заступилась, ее была прихоть меня на своей свадьбе видеть. Да и она не от чистого сердца меня пригласила. Мать свою позлить хотела, нервы ей потрепать, потому и меня позвала.
Инга промолчала. Она смотрела на бирюзовое платье Натки, в котором женщина отплясывала два дня и две ночи подряд. Постепенно платье все больше приходило в упадок. Всю сегодняшнюю ночь Натка проспала в когда-то праздничном платье. Видимо, вчера вечером она была просто не в состоянии самостоятельно раздеться, а помочь ей в этом никто не захотел. И было очень похоже на то, что теперь платью из бирюзовой тафты пришел окончательный конец. Многие жемчужинки оторвались напрочь, другие висели на нитках. На рукаве и у ворота платье было разорвано. И Инга почти не сомневалась: тот кусочек ткани, который нашли в пальцах у мертвой Насти, когда-то был частью этого платья.
И она осторожно попыталась выведать, что думает по этому поводу сама владелица платья.
– Наташа, а вы помните, что вы делали вчера вечером после того, как ушли к себе?
– Ни фига не помню. А чего?
– А ночью… Вы из комнаты выходили?
– Может, и выходила. Говорю же: не помню ничего!
В этот момент появилась Алена. Она протянула Насте запотевшую бутылку пива, к которой та жадно присосалась.
– Ох, спасибки, – произнесла она. – Полегчало мне чуток.
– Говорить-то хоть можешь? – по-свойски обратилась к ней Алена.
– Ага.
– Тогда отвечай: этой ночью что делала?
Наташа с удивлением взглянула на подруг:
– Вы чего обе ко мне прицепились? Вам что за дело, что я ночью делала?
– Я скажу, что. Сегодня ночью умерла Настя!
Наташа отставила бутылку пива и ошеломленно выдохнула:
– Врешь!
– Чистая
Натке даже не пришло в голову спросить, на каком основании подруги взяли на себя эту миссию. Ей было явно не до того.
– А отчего померла-то?
– Это мы у тебя хотели спросить.
– Почему у меня?
– Ты ведь была у нее прошлой ночью?
– У Насти? Нет.
– А если честно?
– Если честно… Я не помню.
– Как ты можешь этого не помнить?
– А так и не помню! Надралась вчера с вечера, вот ничего и не помню. Ни как добралась до кровати, ни кто мне в этом помогал. Вообще ничего не помню.
– Ну, так я отвечу за тебя. Ты была у Насти в комнате. И более того, вы с ней дрались!
– Мы? – разинула рот пьянчужка. – С Настей? А вы-то откуда это знаете?
Пришлось рассказать пьянчужке про бусинку на полу с ее платья и про клочок ткани в руке покойницы. К их удивлению, Натка не стала возражать или как-то оправдываться. Вместо этого она обхватила голову руками и горестно завыла:
– Ох, горюшко-то какое-е-е! Ох, грех-то какой на душу я взяла-а-а! Нет мне прощенья, нет оправданья! Хоть и змея Настюха была, а все живая душа. А я-то ее, выходит, спьяну и укокошила?
Отчаяние ее было столь велико, что Алена не выдержала и снова спросила:
– Неужели не помнишь ничего?
Натка помотала отрицательно головой:
– Ничего! Но я вам верю. И убить я ее и впрямь могла.
– Ты этого даже не отрицаешь?
– А чего греха-то таить? Зла я на нее была. Зависть и обида меня грызли. Да еще выпила. А я всякий раз, когда выпью, чудить начинаю. Могла и убить ненароком. Не специально, конечно, трезвой я бы ее и пальцем не тронула. А так… спьяну – да, могла.
– Как же ты… Родную-то сестру?
– Не сестра она мне вовсе! Подруга!
– Но ты говорила, что Евлалия – твоя племянница!
– Ну, правильно я говорила, – не стала спорить Натка. – Только Настя все равно не сестра мне. Подругами мы когда-то с ней были. Сестрами назваными стали, но что теперь за дело? А Евлалия мне племяшка, поскольку Настя с братом моим, Мишей, встречалась, и не один месяц, а долго это у них тянулось. Настя и дочку-то от Михаила родила, потому Евлалия мне и племяшка.
Вот оно что! Выходит, Евлалия не родная дочь Филиппа.
– Но Настя говорила, что Евлалия у нее от Фила. Только Филипп женат был, когда Настя дочку родила. Поэтому записать ее на свое имя не мог, потом уже, когда овдовел и на Насте женился, то Евлалию ему пришлось удочерить.
Эта версия вызвала у Наташи приступ хохота:
– Ну и горазда брехать Настена!
– Значит, это неправда?
– Конечно, вранье чистой воды! Да вы сами посудите: если Филипп женат был, то почему девку-то на свое имя записать отказался? Это ведь он мог и без ведома законной супруги сделать. Признал бы свое отцовство, да и все дела. Для этого согласия законной жены ведь не нужно.