Крупным планом

Сабило Иван Иванович

Наступила неловкая пауза. Я оглянулся. Чуть позади меня, в правом ряду сидела женщина с розовеющим лицом и гневно смотрела на профессора. Писательница из Киева. Мы видели её и раньше. Среднего роста, с тонкими ногами, узким тазом и большой грудью, кареглазая, суетливая, она и на прежних наших встречах занимала непримиримую позицию. Утверждала, что никакого объединения писателей не может быть, а имущество Литфонда надо поделить так, как оно поделено «нэзалэжнымы дэржавамы».

Вначале смутившись от неожиданного окрика, профессор скоро пришёл в себя и, не теряя самообладания, сказал:

— Извините, мадам, я знаю четыре европейских языка, в их числе украинский.

Но сегодня, учитывая международный уровень нашей встречи, я разговариваю на языке международного общения — на русском. Надеюсь, он понятен всем здесь собравшимся. В том числе, полагаю, и вам. А если вы хотите послушать на дэр- жавной мове, останьтесь, продолжим.

Карие глазки дамы часто-часто замигали и застыли в неподвижности. Похоже, их владелица осталась довольна: и профессора приструнила, и русским продемонстрировала своё к ним отношение. После этого как-то быстро завершился наш разговор и всех пригласили в дегустационный зал.

В первый же день, когда мы только приехали в Крым, нас ещё на вокзале опросили, кто когда родился. Мы думали, это чисто таможенный, пограничный интерес. Оказалось, нет. После дегустации на прощание нам вручили по бутылке вина урожая года рождения каждого из нас. Мне достался «Мускат» урожая 1940 года, то есть 60-летней выдержки. Кажется, впервые в жизни я оценил преимущества своего возраста.

Нашу главную встречу мы тогда провели в знаменитом Ливадийском дворце. Вёл её председатель Крымского парламента Леонид Грач. Разговор шёл на русском. Но здесь уже дама с карими глазками не мешала.

Теперь, беседуя с молодыми украинскими писателями, мы договорились, что они пришлют нам свои произведения хоть на русском, хоть на украинском языке, и мы постараемся опубликовать их в альманахе «Дом Ростовых». А если потребуется, то и перевести.

4 декабря. Декабрь шагает по Москве, а зимы всё нет. Шесть-семь градусов тепла, зеленеет на газонах и в Москворецком парке трава. На деревьях и кустах набухают почки. Одну веточку я принёс после пробежки домой — распускается. Погода бьёт прежние рекорды теплых зим. Многие выражают недовольство, я тоже в их числе: Марии купили роскошные сани-снегокаты, а снега нет.

Итак, какие же слова сегодня произносит Мария? Мама, папа, деда, баба, дядя, тётя, пока, пятый (этаж), блябли (яблоки), Галя (бабушка и плюшевая собака), Боа (Боря — плюшевый поросёнок), па (пить), пака (шапка, тапки), Ня (Маня, Ваня). Немного, но каждое слово она произносит со смыслом, что не всегда получается даже у взрослых.

5 декабря. Волнующее, необыкновенно привлекательное вторжение ёлок в город — скоро Новый год. Ёлки меняют своё обличье и сущность — всё больше фабричного изготовления, неестественно пышных и зелёных. Так в 70–80 годы прошлого столетия (и по наши дни) возникла мода на дешёвые искусственные шубы для женщин и мужчин. Неприхотливая, но хорошая мода, если представить себе, сколько, благодаря ей, осталось живыми симпатичных пушистых зверьков. И ёлок тоже.

7 декабря. Телевидение, радио, газеты много говорят и пишут о битве под Москвой 65 лет назад. Битве, которая объяснила миру, что фашистов можно лупить в хвост и в гриву. Её нельзя назвать решающей, но люди в Советском Союзе и в других странах обрели надежду на то, что фашистская чума будет побеждена. Именно с декабря 41-го наших воинов, всех советских людей можно считать Святым Поколением Победы.

И почти ни слова о другом юбилее — трагическом. 15 лет назад в Беловежской пуще, в Вискулях три Иуды — Ельцин, Кравчук и Шушкевич — подписали соглашение, которым объявляли о ликвидации СССР. Произошло это 8 декабря 1991

года. Почему была выбрана Беловежская пуща? Наверное, потому что боялись: вдруг страна восстанет и призовёт к ответу трёх пьяных отступников. Тогда и вертолёт в кустах, и граница рядом — скок и в безопасности. Впрочем, нет, они не Иуды, гораздо хуже. Иуда, осознав, что он сделал, повесился. А эти живут. Да ещё пытаются доказать, что правильно поступили. Выпивоха Ельцин совсем не чувствует себя предателем. Живёт припеваючи, ордена получает — то от церкви нашей, по идее долженствующей славить право, то из рук Президента Латвии. Резвится, играя в теннис и в политику.

Вспоминаю 1989 год, осень. Дом писателя имени Маяковского в Ленинграде. Белый зал. Более 250 писателей собрались вместе. Ждём Ельцина. Тогда много о нём говорили: оппонент Горбачёву, борец против льгот и привилегий.

Я, секретарь партбюро, дал задание своему заместителю по идеологии, прозаику Константину Курбатову, чтобы он позвонил в Москву Ельцину и пригласил его на встречу с писателями. Ельцин приехал, опоздав более чем на час. Оказывается, был в Выборге, встречался там с будущими избирателями. На сцену вышел не совсем трезвый. Долго копался в карманах, доставал какие-то бумажки.

До сих пор считаю себя виноватым за ту встречу.

И всё-таки можно поставить ему один плюс за то, что, не дожидаясь перевыборов, передал власть Путину. Далеко не всё получается у его правопреемника, но есть надежда, что получится. Есть, есть надежда.

15 часов. Конференц-зал МСПС. Творческий вечер поэта Владимира Бояринова. Выступали В. Гусев, Л. Котюков, Ф. Кузнецов, Н. Переяслов, И. Го- лубничий. Я тоже сказал несколько слов, напомнив строки его стихотворения «Молчание», где даны четыре времени, четыре эпохи: эпоха Сталина, оттепель шестидесятых, перестройка, предварительные итоги — наши дни.

Ах, что за музыка звучала,

Когда Ахматова молчала!

Прости им Бог! Увы и ах,

Пером писавших правил страх.

Потом пришла пора эстрады,

И чувства светлого кастраты,

Разинув рты, рванулись в бой,

Всецело заняты собой.

Вослед пришла пора остуды,

И забубённые Иуды,

Сменив обличье и места,

Рядиться стали под Христа.

Ах, что за музыка звучала,

Когда Ахматова молчала…

В огромном зале гаснет свет,

Открыты рты, а звука нет.

Немало поэтов убеждают нас, как они любят Родину, родную землю, отчий дом. Они кричат о своей любви, а я им не верю. А Бояринову верю:

Не ради нас — грядущей жизни ради напишут дети в синие тетради, в усердии дыханье затая, они напишут: «родина моя…»

И суть не в том, кто выведет ровнее, а чтобы слов тех не было роднее!

Хороший получился вечер. Поэтический. А застолье обошлось без спиртного. Правда, и угощение почти не тронули.

11 декабря. В начале своей литературной деятельности я думал о той радости, которую испытаю, когда люди станут читать мои книги и высказывать своё к ним отношение. Я думал, соберу их всех как-нибудь за праздничным столом, будем вести разговор и радоваться друг другу, что мы встретились — писатель и читатели. Но по жизни всё выходило иначе, и наше собрание было столь же недоступно, как объективное отношение критики к тому, что ты сделал. Я видел, как часто громко превозносились вещи слабые, а то и вовсе бездарные только потому, что в них было что-то против страны, против русских, против славянского единения. Политика лезла из всех щелей такого «произведения», не стесняясь показывать всю свою наготу. Литература как политика — самая гадкая из всех литератур.