Крупская
Шрифт:
К ней за советом, за помощью приезжали политпросветчики из разных мест, с разной подготовкой, молодые, начинающие работники и опытные преподаватели. Для каждого она умела найти нужное слово, дельный совет, каждого она умела успокоить.
Заместитель директора Ленинградского института политпросветработы рассказывала о своих встречах с Крупской: "…Когда я уходила от нее, я всегда была полна чувства торжественности, благодарности, бесконечного уважения и сознания того, как прост и доступен этот большой, умный, замечательный человек. Внимательное и уважительное отношение Надежды Константиновны к посетителю всегда вдохновляло, вливало новую энергию, любовь к своей работе. Движения ее были неторопливы, она казалась усталой, видно было, что она больна. И тем не менее она всегда была
У себя во внешкольном отделе Наркомпроса Крупская время от времени собирала сотрудников, чтобы обсудить тот или иной вопрос. Иногда разгорались жаркие споры. Если мнения были разноречивые, она ставила вопрос на голосование, хотя формально могла этого не делать и решить вопрос единолично. Чаще коллектив соглашался с Крупской, а иногда и нет. И вот тут-то Надежда Константиновна шла за большинством, хотя и оговаривала, что жизнь еще покажет, кто прав, и время проверит правильность принятого решения.
Надежда Константиновна всегда стремилась узнать глубже людей, с которыми приходилось работать. Учила товарищей принципиальности, учила работать по-ленински.
"Учиться у жизни, у людей не всякий умеет. Ильич умел", — вспоминала Крупская. Умела и она. И люди чувствовали ее искренность, прямоту и сердечную доброту.
Хотя сотрудники знали, что у Надежды Константиновны масса дел, и берегли ее время, много раз случалось все-таки, что, кроме нее, никто не мог правильно решить тот или иной вопрос, помочь дельным советом. В 1936 году к ней с очень серьезной просьбой обратилась директор НИИ библиотековедения Елизавета Владимировна Сеглин. Дело заключалось в том, что институту, которым руководила Сеглин, было предъявлено обвинение в разглашении государственной тайны. Началось тщательное обследование института, хотя материалы, опубликованные институтом, из-за которых и началось расследование, неоднократно публиковались в изданиях Центрального управления народнохозяйственного учета, да и в других изданиях. "Время было трудное, — вспоминала директор института, — и не хотелось мне по этому поводу тревожить Надежду Константиновну. Но она сама вызвала меня к себе. Как всегда, встретила с ласковой улыбкой. Я коротко рассказала о том, что делается в институте. Она выслушала внимательно, но, когда я протянула ей пресловутую книгу, не взяла ее, а задержала мою руку и сказала: "Не беспокойтесь, деточка, я прочла книжку, в ней нет ничего плохого". Это было сказано так тепло и убедительно, что у меня сразу посветлело на душе.
Мне было известно, что комиссия придерживается другого мнения, приготовлен уже соответствующий приказ Наркомпроса. Услышав об этом, Надежда Константиновна помрачнела: "Разве есть такой приказ?.."
Я поняла, что все это делается помимо ее воли, и сразу перевела речь на другую тему.
Обследование же вскоре прекратилось, не последовало никакого приказа. По-видимому, Надежда Константиновна вмешалась в это дело".
Авторитет Крупской был настолько велик, ей так верили, ее так глубоко уважали, поэтому нет ничего удивительного в том, что к ней обращались не только сотрудники Наркомпроса, не только лично знавшие ее, но и люди, никогда не видавшие ее, из самых различных районов нашей необъятной страны.
И товарищи по работе вспоминали, сколько головотяпства удавалось устранить благодаря ее своевременному вмешательству и сколько умных работников, прекрасных людей она помогала сохранить на работе и защитить от несправедливых обвинений.
Однажды ей сообщили, что одного очень толкового и активного библиотечного работника пытались оклеветать. Против нее была начата целая клеветническая кампания. "Когда Надежда Константиновна узнала об этой травле, то вызвала товарища в Москву. Потом уже эта женщина рассказывала, как трудно было ей решиться прийти к Надежде Константиновне: она боялась, что расплачется, ничего не сумеет объяснить. Но вышло совсем иначе: она вошла в кабинет, Надежда Константиновна встала навстречу, протянула ей руку, усадила рядом с собой и первая начала разговор. Она стала рассказывать о В.И. Ленине, о себе, о том, какие в их жизни были тяжелые периоды и как они выходили из них. Такое начало встречи сразу успокоило товарища, ей легко и просто удалось все рассказать, и, что и ее самое удивило, ей перестало казаться теперь страшным все, что с нею произошло. У нее появилась уверенность, что она справится со своей бедой, сумеет доказать свою правоту, вспоминает старый библиотечный работник.
Когда женщина вернулась домой, вероятно, не без вмешательства Крупской клеветник уже был смещен.
Одна из сотрудниц Наркомпроса, Мария Аркадьевна Смушкова, вспоминала о той атмосфере сердечности и доброты, которая установилась во внешкольном отделе, которым руководила Крупская.
"Сотрудников тогда во внешкольном отделе было не так уж мало, но она хорошо всех знала — знала не только как они работают, но и то, как они живут вне работы. Ее чуткость по отношению ко мне глубоко меня потрясла еще в самом начале совместной работы. Как-то раз в конце 1919 года я пришла утром крайне расстроенная: муж и двухлетняя дочь одновременно заболели "испанкой", как называли тогда тяжелую форму гриппа. Уходя на работу, я оставила их в нетопленой квартире, без всякой еды. Естественно, что на работе я была расстроена. Надежда Константиновна, которая вызвала меня к себе для выяснения какого-то вопроса, сразу заметила мое состояние.
— Что с вами, дитя мое? — спросила она.
Вопрос застал врасплох, я не сумела сдержаться и расплакалась. Она не отпустила меня, пока не добилась подробного рассказа, как мы живем, как питаемся и т. п. Прошло несколько дней. Меня вызвали в канцелярию внешкольного отдела и сообщили, что мне с семьей дают комнату на четвертом этаже в здании Наркомпроса. Надежда Константиновна добилась этого сама, без всякой просьбы с моей стороны". И к ней шли с горем и радостью потому, что знали, как близко к сердцу принимает Надежда Константиновна чужую беду, как она искренне радуется человеческому счастью.
"Мы любим ее за то, что она прекрасный товарищ, за ее исключительную чуткость и ее доброту", — писал Анатолий Васильевич Луначарский.
Сотрудники Наркомпроса обращались к Крупской по всем вопросам: тут и общественное, и сугубо личное, совсем сокровенное. И ни одна просьба не оставалась без внимания. Молодая работница как-то пожаловалась ей:
— У меня такое несчастье, очень маленькие дети… Надежда Константиновна от души рассмеялась:
— Какое же это несчастье! Наоборот, это должно доставлять такую радость!..
Молодая мать, смущаясь, рассказала, что дети у нее близнецы, им не хватает немного до трех лет и в детский сад их не берут, а дома оставлять не с кем, хоть работу бросай. Надежда Константиновна успокоила ее и написала на заявлении работницы: "Прошу принять детей-близнецов в детский сад".
Однажды Надежда Константиновна обратила внимание, что инструктор библиотечного коллектора Р.В. Григорьева ходит в дождливую погоду в плохих ботинках. Решила выручить ее, подарить свою вторую пару. На следующий день, придя на работу, Надежда Константиновна вызвала Раису Викторовну, вынула ботинки и сказала:
— Это у меня лишняя пара. Садитесь, меряйте…
Надежда Константиновна очень часто выступала на собраниях, заседаниях перед самой различной аудиторией.
Товарищи ее рассказывали, как тщательно она обдумывала каждую деталь своего выступления. Во время выступлений Крупской всегда стояла чуткая тишина.
"Очень обыкновенные слова говорила Надежда Константиновна, говорила спокойно, без всякого внешнего эффекта, но каждое из этих слов свидетельствовало о том, что она хорошо знает действительность, знает о всех трудностях в нашей работе. Ее слова свидетельствовали также и о глубокой убежденности в силе взявшего в свои руки власть рабочего класса, в возможности общими силами преодолеть все препятствия на пути строительства новой жизни.