Крутые колобки
Шрифт:
Как и почему произошла перемена, Шашкин не знал; не было у него времени наблюдать за тем, что происходит дома. Зато когда долги сменились стабильным доходом, когда появились квартира-машина-деньги, Петр вдруг обнаружил, что под одной с ним крышей живет какой-то вялый бесхарактерный подросток с его отчеством и… сварливая, скандальная, всем недовольная женщина. Она, словно вампир кровью, питалась бурными ссорами и громкими криками, и, казалось, ничто не доставляло ей большего удовольствия, чем сводить Петра с ума своими бесконечными претензиями и ультиматумами.
Сбитый с толку появлением этой незнакомки
На долгое время Шашкин пустился, как это принято говорить, "во все тяжкие", благо, бизнес крепко стоял на ногах и его непосредственного внимания уже не требовал, а управляющий оказался — редкий случай! — честным человеком, на совесть отрабатывающим очень хорошую зарплату. Шумные вечеринки, послушные девочки, модные клубы, легкие наркотики, элитные казино, "лучшие друзья", охотно пьющие за его счет, щедрые чаевые — и препоганые утра, когда затихала музыка и выветривался хмель. На душе не становилось легче после бурной гулянки, и даже после самой "насыщенной" ночи не проходила непонятная тоска.
Петр интуитивно чувствовал, что ему чего-то катастрофически не хватает, и от невозможности ни понять, что это, ни найти это, сходил с ума. Пока, в один прекрасный день, не решил для себя: "А пошло оно всё на…" и ушел. Уже не в загул по модным клубам, не в запой по дорогим барам, а просто ушел. На улицу, в незнакомую подворотню, во влажный подвал, под сырой мост, на вонючую свалку — в царство бездомных, нищих, бродяг и бомжей. В грязный, пьяный, безнадежный мир, вызывающий отвращение у более благополучных обывателей.
И в этом страшном мире, ниже которого, казалось, пасть уже некуда, Шашкин обнаружил главное его сокровище — свободу. Свободу от дел, свободу от семьи, свободу от обязательств, свободу от беспокойства.
И даже свободу от самого себя.
Нет, конечно, и у бомжей была своя иерархия, и под мостом лучшие места были забиты, и целые сигареты распределялись не поровну, а "по справедливости", но жизнь в этом московском "дворе чудес" [1] была простой и понятной, в ней не было места тягостным мыслям и надоевшим жёнам: было бы, что выпить, было бы, чем закусить, да было бы, где поспать…
1
В средние века так назывались парижские кварталы, заселённых нищими, бродягами, публичными женщинами, монахами-расстригами и опальными поэтами.
Время от времени Зинаида отыскивала своего непутевого мужа. Зимой — обычно в районе площади Трех вокалов или на Бакунинской улице, летом — в столичных лесопарковых зонах: на Лосином острове, в Сокольниках, а то и вовсе неподалеку от дома, в Битцевском парке. Молчаливые охранники извлекали испитого Петра Васильевича из бомжиных муравейников и доставляли в сверкающие чистотой апартаменты в Ясеневе. Зинаида причитала и заламывала руки, отмывала непутевого супруга, ахала при виде свежих синяков, возмущалась множащимся из загула в загул похабным татуировкам, грозила разводом, требовала доверенность на управление бизнесом, пугала судом по признанию недееспособным, определяла в центры реабилитации, отправляла на лечение от алкоголизма и — пилила, пилила, пилила…
Проходило какое-то время, и Шашкин снова исчезал — возвращался к такой простой, такой понятой ему жизни в подворотнях и переходах метро, где его не грызла изнутри непонятная тоска по чему-то то ли потерянному, то ли недостижимому. Разумеется, с вытрезвителями Петр Васильевич за период своего добровольного бомжевания успел познакомиться неоднократно, однако, так и не научился смирению, необходимому для того, чтобы сделать свое пребывание в данном заведении максимально удобным. Захмелевший Шашкин, при малейшем покушении на его свободу, тут же вспоминал, что он является человеком состоятельным и со связями и принимался требовать соблюдения своих прав, за что неизменно получал и от полицейских, и от обслуживающего персонала.
Нынешнюю же путевку в вытрезвитель Шашкину преподнесло — какая ирония! — одно из его собственных заведений.
Вообще-то, началось всё с совершенно другого места, с безымянной забегаловки, над дверьми которой вместо вывески с броским названием красовались еще, пожалуй, с имперских времен времен слова "Соки-Воды". Соками и водами там, конечно, не пахло, зато пахло водкой, остывшими беляшами и еще почему-то — подгорелой перловкой. Клиентура заведения была такой, что бомжи поприличнее, зайдя внутрь, своим внешним видом не привлекали к себе внимания; именно потому "Соки-Воды" нередко становились местом для "корпоративов" местных бездомных и бродяг.
Шашкин, нередко участвующий в гулянках в "Соках-Водах", в этот раз "доуважал" собутыльников до такой степени, что, внезапно вспыхнув к ним искренней пьяной любовью, шмякнул кулаком по столу и заявил:
— Мои друзья достойны самого лучшего!
После чего жестом полководца, зовущего последовать своему примеру стоящую за спиной армию, повел их в одно из "своих" заведений.
Конечно, ничем хорошим этот поход не закончился. Не признавшие в оборванном, мятом, заросшем коротышке "самого большого босса", охранники без церемоний выдворили Шашкина вон, не обращая никакого внимания на угрожающие вопли:
— Всех поувольняю, к чертовой матери!
Собутыльники давно ретировались, а Шашкин всё стоял и стоял у дверей своей кафешки и грозил страшными карами — до тех пор, пока у дверей "Шашек" не притормозил полицейский джип…
Отсутствие денег для Красных Шапок — не трагедия, а привычное состояние. Другое дело — отсутствие виски. Без любимого напитка Красные Шапки жить просто не могут и, будучи полностью трезвыми, готовы пойти на всё ради того, чтобы заполучить глоток вожделенного напитка.