Кружевница. Романы
Шрифт:
В последующие дни Эмери катал Помм на машине, увозя ее как можно дальше от пляжа и от людей. Ему не хотелось, чтобы она походила на других девушек и, подобно им, валялась на пляже. Они посетили Онфлёр с его высокими, крытыми шифером домами, что глядят в спокойную воду старого порта. На Помм была рубашка с короткими рукавами цвета бутылочного стекла, короткая, очень узкая юбка, красные лакированные туфли на высоком каблуке и такая же сумка. Эмери заставил ее купить себе корзинку и сандалии на веревочной подошве. И все, что было из красной кожи, упрятали в корзинку. Эмери решил заняться воспитанием Помм. Ему, например, не нравились два маленьких золотых колечка, висевшие у нее в ушах. Она носила их с восьми лет и рассказала ему, как ювелир
Над Онфлёром, на склоне Граса, они обнаружили часовню, где Помм внимательно прочитала старинные ex-voto [8] парусных мореходцев. С этой высоты видно было устье Сены, а за ним море, порабощенное (зеркало воды на таком расстоянии казалось идеально гладким) огромными махинами танкеров, которые все дальше и дальше отодвигали горизонт.
В другой раз они отправились в Байё любоваться гобеленом королевы Матильды, где тоже изображено море с бескрайним горизонтом. Эмери прочел и пересказал Помм историю Вильгельма Завоевателя, чьи солдаты на гобелене садились на корабли величиной с ванну.
8
Обеты (лат.).
А в следующий раз они ездили к скалам, что между Виллером и Ульгатом. Оттуда видно все побережье — от Котантена до Гавра.
— До чего же красиво! — сказала Помм. И добавила: — Прямо как на карте.
Эмери в ответ произнес что-то вроде: «Море, море, оно вечно...» — что было не лучше.
Теперь, когда Эмери ближе познакомился с Помм, он уже не так боялся вдруг увидеть, что она ждет от него проявлений любви. Разумеется, дело до этого должно дойти, хоть Эмери и не считал, что его чувство к ней и есть подлинная любовь, но жизненные ситуации развиваются по своим законам, которым рано или поздно приходится подчиниться, — это он тоже понимал. Ему хотелось только, чтобы все произошло не слишком быстро. Он подозревал, что образ Помм, созданный его воображением, может рассыпаться в прах, лишь только он станет ее любовником, и пока решил потешить себя, занявшись, так сказать, «нравственным усовершенствованием» невесты, а сюда входили прогулки, осмотр достопримечательностей и введение в поэзию. Он готовил ее к великой минуте, еще не зная сам, когда эта минута должна наступить.
Прохладный, живительный климат Кабура особенно показан детям, старикам и выздоравливающим. На пляже проводятся занятия гимнастикой под руководством дипломированного инструктора. Взрослые тоже могут записаться в эту группу. Помимо тенниса и гольфа к услугам отдыхающих всевозможные виды спорта и развлечения: верховая езда, школа парусного спорта, клуб бриджа и, конечно, казино со своим оркестром, кегельбаном, рулеткой и субботними балами с непременным участием звезды мюзик-холла.
Кабур славится также своими необыкновенно широкими, особенно во время отлива, песчаными пляжами, где можно снять кабину или тент. Все здесь предусмотрено для развлечения детишек и спокойствия родителей: прогулки на осликах и пони, площадки для игр под постоянным надзором специального персонала и каждую неделю — конкурс песочных замков с многочисленными призами.
Среди празднеств, которые регулярно устраивает инициативный комитет, возглавляемый, вот уже двадцать три года, энергичным и вечно молодым П. Л„ следует прежде всего отметить парад цветов, проводимый в конце июля. Кабур справедливо называют «пляжем цветов», и в день парада он заслуживает это название больше, чем когда-либо, — такое зрелище устраивают городские торговцы, когда, соревнуясь в изобретательности и вкусе, украшают цветами колесницы, дефилирующие по молу. Ученики окрестных школ и детишки из церковного хора бросают в толпу лепестки роз. Через несколько дней после парада цветов устраивается большой конкурс на самый элегантный автомобиль —
Лицо у Помм было открытое и ясное. Однако на нем ничего нельзя было прочесть, кроме крайней, обескураживающей наивности. Но зачем пытаться что-то читать? Студент тешил себя мыслью, что лицо Помм таит в себе откровение, разгадать которое ему пока еще не дано. А материя, из которой была скроена Помм, хоть, возможно, и редкостная, была безупречно непроницаема — под стать драгоценности, все совершенство которой как раз и состоит в том, что она лишена блеска.
И все усилия Эмери завладеть душой Помм, придать ей многогранность и яркость, какие ему хотелось в ней видеть, оказывались тщетными. Хоть Помм и была из податливой глины, однако следы пальцев ваятеля тут же исчезали, не оставляя ничего после себя. Стоило Эмери чуть ослабить внимание — и духовный мир Помм становился первозданно-нетронутым белым шаром.
Казалось, Помм проникалась речами Эмери, пейзажами, на которые он обращал ее внимание, или музыкой, например, той симфонией Малера, которую они слушали по транзистору, забытому Марилен в их общей меблированной комнате.
И молодой человек мало-помалу понял суть того, что, видимо, и составляло неброскую и глубоко запрятанную красоту Помм. Она была подобна ручейку, который течет под сенью огромных черных деревьев баварского леса и питается не подземным ключом, а грибными дождями, что проливаются сквозь густой еловый шатер. В яркий, солнечный день ручеек этот кажется просто тенью на зелени травы.
Когда отзвучала последняя нота симфонии, Помм тихонько поднялась, сняла руки с транзистора и поднесла их к лицу, словно хотела вобрать в себя дрожащие отзвуки музыки, пробудившей высокие струны ее души. А затем — пошла мыть оставшуюся после обеда посуду.
Но разве не в этом вся Помм — Помм, чья мечта утопает в грязной пене, стекающей в раковину, или теряется в пучках волос на кафельном полу парикмахерской? Простота Помм была сродни неуловимому воздействию искусства, и в то же время проявлялась она во взаимосвязи с вещами, с предметами. И одно дополняло другое. Неосознанная красота, внезапным ореолом окружавшая Помм, как только она начинала заниматься повседневными делами, когда она, скажем, стирала или готовила обед, естественное величие ее жеста Кружевницы — все это было, несомненно, таким же необъяснимым чудом, что и симфония Малера.
Но с этим студент не мог примириться. Ему не дана была эта высшая простота. У прекрасного и драгоценного должно быть свое место, далеко-далеко от остального мира, где царят уродство и пошлость. Потому и Помм теряла для него свою прелесть (она уже не имела на нее права), выполняя те обязанности, делая то, что изгоняло ее из сферы духа, с заоблачных высот, где они с Эмери слушали музыку.
В то же время Эмери отнюдь не оставался безразличен к постоянной и, в сущности, неожиданной цельности Помм, ее нерасторжимой связи с предметами, которых она касалась. Но нельзя было требовать, чтобы он мог — да и хотел — восторгаться этим, любить это. И он испытывал к ней что-то вроде неосознанной злобы: в самом деле, она была так близка к тому, чего он от нее ждал, но так далека от того, что он хотел в ней видеть.
С Помм может произойти все, что угодно, — по сути дела это не имеет значения. Она интересна лишь постольку, поскольку интересна история ее жизни, в которой вся Помм, как вся она в своих повседневных делах. Возможно, именно потому, что она — ничто или почти ничто, и возникает это впечатление чего-то потустороннего, бесконечно далекого. А стоит попытаться изъять ее из привычного круга вещей, сталкивающихся в ней или, быть может, вне ее, стоит попытаться, наконец, узнать, что же она собой представляет на самом деле, — и она ускользает, исчезает, точно она — лишь плод воображения, ваша фантазия.