Крылатый следопыт Заполярья
Шрифт:
И сколько памятных встреч в пути… Одна «точка Каша» чего стоит! Сидят на льдине за 88-й параллелью вместе со своей краснокрылой «Аннушкой» пилот Алексей Аркадьевич Каш и штурман Борис Семенович Бродкин. В этакую даль забрались на одномоторной стрекозе! Превосходную площадку выбрали для «промежуточного аэропорта» на трассе, ведущей к заполюсному дрейфующему лагерю Черевичного. Я помню Алешу еще младшим бортмехаником в экспедиции «Север-2», Борю — стажером у А. П. Штепенко. Славные парни — компанейские, артельные! Приветливо встретили они ИЛ М. С. Васильева, очень обрадовались гостинцам с Большой земли — тортам и шампанскому. Всем доволен экипаж «Аннушки». Но…
— Летаем мало.
В очередной такой прыжок командировал меня по старой дружбе Черевичный вскоре после того, как Васильевский ИЛ опустился на широченном и ровном ледяном поле за полюсом, где базировался его отряд. Идем «лазать по хребту»…
Что сказать о горах Ломоносова, неведомых альпинистам? Как представить возвышенности, пики и ущелья, если хребет не показан на карте привычными глазу коричневыми волнистыми линиями? И можно ли ощутить неровности земного рельефа, когда внизу под крылом самолета бескрайняя — то белесая, то пятнистая — равнина дрейфующего льда?
Поглядывая из окна кабины, я вспоминал недавние встречи в Москве с исследователями Тихого океана — сотрудниками Института океанологии. Уже давно изучают они глубоководные впадины и подводные возвышенности близ Курильской гряды и Камчатского побережья. На долгие месяцы уходит в плавания экспедиционное судно «Витязь», оборудованное множеством специальных устройств для научных работ в океане. На любой глубине — пусть под килем хоть десять километров — «Витязь» становится на якорь. С неподвижной палубы его ученые спускают свои приборы в пучину. А когда корабль на ходу, в штурманской рубке включается эхолот и перо самописца автоматически вычерчивает на ленте контуры океанского дна.
В высоких широтах Северного Ледовитого океана ни о чем подобном не приходится и мечтать. Тут дно скрыто не только толщей вод, но и непрестанно движущейся ледяной корой на поверхности. В приполюсные края не поплывешь на морском корабле, не отдашь тут якоря. Здесь все решают корабли воздушные.
Выбирая льдину для посадки, наш командир Виктор Михайлович Перов полностью доверяет астрономии и океанографии. Координаты как раз те самые, что предусмотрены заданием Черевичного и Острекина. Счет параллелей, опоясывающих земной шар, подходит к концу, полюс рядышком. А по меридиану, что сейчас под нами, самолет над восточным, тихоокеанским склоном хребта Ломоносова. Здесь под толщей соленых океанских вод земная кора приподнята гигантскими складками.
Но пилот мыслит сейчас иными, куда более скромными масштабами. Поле меж грядами торосов широкое, просторное. Снежок на льду неглубокий. Словом, можно садиться. Медленно отпуская штурвал, Перов ведет машину по отлогому спуску. Хвост самолета чуть наклоняется, пол кабины из горизонтального становится покатым. Лыжи, приминая пушистый снег, скользят мягко, без толчков. Сели!
Распахиваем грузовые двери кабины, опускаем на лед громоздкую лебедку, баллон с газом для плитки, свернутые в тюки части палатки. И старший механик Алексей Ильич Зайцев возглашает зычным кондукторским баритоном:
— Станция! Приехали, товарищи прыгуны…
Да, нам предстоит очередная станция — серия глубоководных исследований. Пока молодой гидролог Залман Маркович Гудкович взрывает лед — готовит лунку, а геофизик Павел Кононович Сенько устанавливает теодолит и магнитный самописец, из самолета доносится писк морзянки, и высоко над машиной чуть колышется на ветру змей походной антенны. Радист Мишустин то нажимает на ключ, то пишет в бортовом журнале. Рядом, в тесном проходе между пилотской и радиорубкой, стоит согнувшись высоченный Перов.
— В порядке, Виктор Михалыч, — докладывает радист командиру, — оба на своих местах… Иван Иваныч спрашивает: как дела у нас?
— Нормально, Витя, — кивает Перов, — передай, что начинаем работать.
На своих местах — в пунктах, намеченных планом, — две другие группы прыгающего отряда. Примерно в ста километрах от нас Черевичный с Острекиным, ближе к нам, километрах в пятидесяти, профессор Гаккель с пилотом Каминским.
Когда рядом с неподвижным самолетом разбита палатка и внутри зажжена газовая плитка, мы бережно развертываем на складном столике плотный хрустящий лист — уникальную, еще не вошедшую тогда в атласы батиметрическую карту Центрального Арктического бассейна. Густая синева океана испещрена мелкой рябью цифири: 3000, 4000 метров, что-то около 5000, снова три тысячи с небольшим… Четырехзначные числа глубин показывают дрейфы нансеновского «Фрама», папанинской льдины, ледокольного парохода «Седов». Но вот числа, набранные черным шрифтом, сменяются красными, — это промеры глубин, сделанные во время высокоширотных воздушных экспедиций. Красной цифирью отмечены контуры бледно-голубой полосы, которая от Новосибирских островов врезается в густую синеву океана, пересекает околополюсный район в направлении Гренландии и Земли Элсмира. Тут глубины — и два километра, и полтора, и километр. Тут проходит хребет Ломоносова. Вперемежку с красными цифрами виднеются карандашные пометки, сделанные уже в самые последние дни гидрологами отряда Черевичного — Острекина. Один из гидрологов, Георгий Андреевич Пономаренко, временно откомандированный к «прыгунам» с места своей постоянной службы — станции СП-3, своим промером обнаружил минимальную глубину над хребтом — 954 метра, превзойдя «рекорды», установленные в прошлые годы Гаккелем и Трешниковым.
Для нашей экспедиции батиметрическая карта — рабочий документ, но почти каждому участнику она дорога как годы прожитой жизни.
— Помнишь, Конныч, чего стоил нам этот промер? — спрашивает Зайцев у Сенько, касаясь ногтем числа 4039 в точке Северного полюса. — Как там в самую полундру нерпа вынырнула?
Сенько улыбается с видимым огорчением:
— Упустили мы ее тогда, подстрелить-то подстрелили, а выловить не успели. Вот бы снять шкуру да в музей…
— Мы сами тогда чуть не угодили в музей с пересадкой на том свете, — смеется Зайцев.
В разговор вступает молчавший до той поры штурман Николай Михайлович Жуков:
— А я вот помню полюс в тридцать седьмом году. В мое время земная ось вела себя куда спокойнее…
И, отвечая на наши расспросы, бывалый аэронавигатор вспоминает, как медленно продвигалась от Москвы к «макушке шарика» Первая полюсная экспедиция:
— И понятно, давненько то было.
— Да, по моим понятиям, времена прямо-таки доисторические… Я в ту пору только из аэроклуба в училище поступал, — улыбается Перов.
Есть что вспомнить и самому молодому в нашей компании — гидрологу Гудковичу. В свои двадцать девять лет он — кавалер ордена Ленина, участник годичного дрейфа станции СП-2. Тогда, высаживаясь на льдину вместе с Сомовым, он едва успел получить диплом инженера-океанолога. Теперь заканчивает сбор материалов для кандидатской диссертации.
В нашей жилой палатке остается только дежурный, занятый делами кухонными. Все интересы дрейфующего лагеря Перова сосредоточиваются вокруг гидрологической лунки. Тут, проникая сквозь брезент рабочей палатки, солнечные лучи дают рассеянный свет. Морская вода в круглом обрамлении мокрого сероватого льда кажется чернильно-синей. Чугунный грузик на конце тонкого стального троса нависает над окном в пучину.