Крылья и ножницы
Шрифт:
Их давит феррари за час до заката!
А вы не забыли, составили бриф мы?
В классическом стиле на строки и рифмы?
Вы знали Иуду? А он был почище…"
Он ищет повсюду. Пылают глазищи.
Я спрячусь в кармане отчётом и сводкой.
В наполненной ванне упавшей проводкой,
Где мама отмыла картечью и дробью
Руками, без мыла, моё же надгробье.
Я просто рисую картинки в тетради,
В линейку косую, и в красной помаде.
Вот домик, плетень
И чёрная тень, где-то слева и снизу.
"Вы гений? Тогда почему не творите?
По паре мгновений в боре и иврите?
Зачем создаёте себя по сюжету?
Любовь в переплёте? Жанетту? Жоржетту?
И иглы под кожу? Уж вы мне поверьте –
Ничто не поможет: пишите о смерти!
Вы все ещё трезвый? Финальную правку?
А что на счёт лезвий? А, может, удавку?"
Искручены вицы неровным зигзагом,
Скрипят половицы под траурным шагом,
Когда через рощу Он гасит огниво
И ищет на ощупь, неспешно, пытливо.
"Там что-то засело на кровле у крыши?
Ещё не стемнело? А можно повыше?
В другом пересчете намного осклизлей?
Куда вы идёте от собственных мыслей?"
Он держит за шею, сжимает аорту,
Пропасть бы в траншею, под землю и к черту.
Остаться на гибкой планиде уступа.
Он шепчет с улыбкой веселого трупа:
"Давайте обсудим, и вытянем жилы?
Куда это люди идут у могилы?
Дорогой без пауз в бессмысленный катет?"
Я вновь просыпаюсь.
Пожалуйста. Хватит
Синдром Котара
"Если небо лишились дна или плесень укрыла сад,
Если цепь порвала звено, или надвое рвётся шёлк,
Если вдруг догорит луна, никогда не смотри назад –
Не смотри. Только знай одно: я отныне навек умолк"
Белой надписью черный дом, что стоит посреди могил,
Заболел, похудел, оброс. С каждым словом на целый фунт
Выгибается ночь горбом, разрываются нити жил –
Старый дом отдают под снос. Этажи засыпает грунт.
Пальцы веток стучат в окно, между ребер костистых стен
Разрастается темнота, и корнями уходит в пол.
А над крышей трещит сукно под ножами ночных сирен
Хлеб разрезали вдоль хребта, и в гробу подают на стол.
Нежность рубит стальной тесак перед плахой февральских стуж.
Каждый выберет, что хотел, из остатка потекших лиц,
Где любовь подают за так, в скорлупе омертвевших душ
На подносах замерзших тел и в стаканах пустых глазниц.
Посреди беспробудных зим на проспекте Цветных Углов,
Рассыпается старый дом – каждый режет с него куски.
А мертвец мирно спит под ним, на перине чужих голов,
Только кто-то скребет гвоздем вдоль его гробовой доски.
Кто-то вырвал седую прядь из волос выплетая плед –
Перешитое в серый твид, время тянется коллеей.
А мертвец перестал считать после первых десятков лет –
Дни в земле, как земля на вид, и по вкусу – земля землей.
А вот ворон принёс тесьму, и меж ребер засохших шви,
Положив на изгиб руки тишину из гнилых озёр.
Там где черви поют ему о его неземной любви,
А под веками пауки, как всегда, заплели узор.
Погребальную цепь веригг омывали с утра дожди,
А луны золотой пятак укатился, и там ослеп.
Мёртвый знает, что значит крик, леденевший в его груди,
Но не помнит, когда и как этот дом превратился в склеп.
Он не помнит себя и дом, злую зиму и звон крестов,
Под могилами узкий брод – всё цепляется за узлы,
И грохочет в ответ нутром, уходя в глубину, остов,
Набивая голодный рот сухарями седой золы.
И клубится холодный дым через раны погнутых труб,
И бессмысленно ждать вестей, и пора позабыть о том,
Что себя ощутить живым, так бесцельно мечтает труп,
В чёрной комнате из костей, перевитых сырым бинтом.
Он умрёт, в этот раз , весной, когда небо сгорит в огне
А из язвы цветы омел прорастут на ночной полог.
Клейких ягод стекает гной, если мёртвый идёт к стене,
Где берёт в свои руки мел, и выводит за слогом слог.
"Если рвётся железный тросс, если слышишь в ночи шаги
Если манит гнилое дно или ночь подала кутью,
Или ветер тебе принёс голоса из больной пурги –
Не смотри. Только знай одно:
Это я.
За тобой. Стою"
Мечты о лете
Солнце пенится на краю, давит гроздьями метастаз,
Улыбается из петли молодой и глумливый Бог.
Среди сотен могил твою, я узнаю, лишившись глаз –
По угрюмым кускам земли. По следам от твоих сапог.
Может деготь, а может, нет, наполняет святой потир,
Но огонь потечёт рекой, опаляя его края.
Злое лето несёт рассвет, что бы выжечь постылый мир,
Где теперь за его щекой, леденцом, похоронен я.
Режет души стальной ремень, в монохромной волне диполь.
На засохшем холсте бинта проступает вишнёвый сок –