Крымские рассказы
Шрифт:
— Какие у тебя славные волосы, — тихо сказала она…
Мы сидели на террасе и пили кофе, когда доктор Бебер явился со своей обычною фразой:
— Семнадцатый визит, и всем лучше.
Я взялся было за шляпу.
— Останься… Останьтесь, — тотчас поправилась Надежда Викторовна, — посидите на террасе, а мы с доктором пойдём в комнаты. Сегодня ведь милый доктор не будет мучить меня долго?
— О, нет! Сегодня Надежда Викторовна имеет такой хороший и молодецкий вид! — отвечал
Через четверть часа доктор выходил сияющий и ликующий:
— О, я всегда говорил, что день открытия креозота, как средства против страдания лёгких, — медицинская эра! Надежда Викторовна, как дама, конечно, всегда смеётся над креозотом. Но посмотрите хоть вы, какою она себя сегодня чувствует!..
— О, креозот есть вещь! — говорил доктор, сходя со ступенек террасы.
— А я вчера, как ты ушёл, выкинула все креозоты за окошко! — расхохоталась Надя, едва доктор вышел за калитку.
— Зачем…
— Ни слова!.
Наде, действительно, с каждым днём становилось как будто легче.
Погода стояла всё такая же жаркая, и мы каждый день, едва немножко спадёт зной, ездили куда-нибудь вдвоём, в Гурзуф, на водопад, в Алупку.
Её не утомляли даже самые дальние прогулки, и мы уж изредка начинали поговаривать о Москве…
Вечных разговоров о смерти как не бывало. Я всё-таки уговорил её продолжать лечение, и доктор Бебер был как нельзя более в восторге от результатов.
Дни летели за днями, и Крым, этот «уголок, созданный для двоих», казался нам раем.
Надя положительно здоровела и здоровела.
Я чувствовал себя каким-то мальчишкой и бегал даже по всей Ялте покупать перочинный ножик, которым Надя хотела увековечить на ограде у водопада наши имена.
— И непременно с голубком наверху… Ха-ха-ха!.. С голубком непременно!
Только оставаясь один, у себя, в маленьком номере, я начинал себя чувствовать ужасно.
Во мне просыпались какие-то укоры совести. Я чувствовал себя каким-то преступником.
Ведь больная… больная она… Гублю я её, быть может…
Сколько раз ходил я к доктору Беберу специально, чтоб рассказать ему всё, но каждый раз при виде этого невозмутимо добродушного немца у меня язык как-то не поворачивался открыть всю правду, и я ограничивался только тем, что спрашивал:
— Доктор, скажите, не замечаете ли вы хоть какого-нибудь, ну, хоть какого-нибудь, ухудшения?..
— О, будьте спокойны, я наблюдаю совсем внимательно.
— Поправится она, доктор?
— Незомненно! Незомненно! — неизменно говорил он, вероятно, для придания своему ответу большего веса, даже с немецким акцентом.
Погода круто изменилась.
С моря, не переставая, дул резкий ветер и рвал флаги над купальными будками.
Кипарисы тихо шумели, и с роз облетали лепестки.
Загородные прогулки пришлось оставить, и мы целые дни проводили в комнатах у Нади на даче.
К вечеру ей делалось хуже, и температура резко повышалась.
— Ужасная погода! — качал головой доктор Бебер. — Ужасная для больных погода.
Однажды Надя чувствовала себя особенно плохо с вечера, и я остался у неё на даче.
Часов в семь утра меня разбудил крик из её комнаты. Она звала меня к себе.
— Слышишь, — сказала она, вся бледная, привстав на постели и к чему-то напряжённо прислушиваясь.
Прислушался и я.
В воздухе тихо нёсся медленный, однотонный погребальный благовест.
— «Она» ходит… «Она»… — прошептала Надя. — Подойди ко мне, мне страшно…
И ужас сквозил в её широко раскрытых глазах.
У меня тоже мурашки побежали по всему телу от этих тихих, заунывных, похоронных звуков.
В воздухе словно слышалось веяние «её».
Наде стало хуже.
— О, эта погода! Ужасная погода для больных, — покачивая головой, говорил доктор.
И действительно, когда ветер стих, Наде стало лучше.
Она могла снова выходить из комнат и снова улыбалась мне без грустных дум и тягостных предчувствий.
— Я хочу на берег моря! — как-то вечером сказала мне Надя.
— Но можно ли?..
— Я хочу! — капризно повторила она. — И если вы не пойдёте со мной, я возьму и пойду ночью одна… и утону…
Мы пошли.
— Сведи меня вниз, туда, туда к самому морю, я хочу его видеть поближе, — требовала Надя, — я так хочу.
Я осторожно свёл её вниз. Мы стояли в двух шагах от мокрых камней, на которые забегают волны прибоя.
Ветер стих, но поднятое им волнение ещё продолжалось. Волны сердито ходили по морю, пенились их седые хребты и с разбега бросались они на берег и разбивались, превращаясь в целую копну белой пены и обдавая нас брызгами.
— Отойди от меня… оставь меня тут… на минутку… одну, — говорила Надя.
— Но, милая…
— Если таков мой каприз… Неужели вы не можете исполнить самого маленького каприза?.. Честное слово, я сделаю какую-нибудь глупость, если ты будешь обращаться со мной, как с ребёнком…
Я отошёл на несколько шагов и внимательно наблюдал за Надей.
Мне показалось, что она крестится. Я бросился к ней и схватил её за руки. Под руку мне подвернулось что-то холодное и скользкое. Я вырвал это у неё из рук… Это был револьвер.
— Надя… Надя… Милая… Что с тобой? Что ты хотела сделать?..