Крысобой. Мемуары срочной службы

Терехов Александр Михайлович

— Не сердитесь. Что у нас так…

— Как везде. Небось пятилетку клянчили швейцарскую противопожарку. Испробовали и бросили гнить, пока вода сойдет. А вода третий год не сходит — бетонный пол. Вы архитектор? Берите лопату и бережно вскройте мне вот, — я сбил дырявое ведро, накрывавшее единственную найденную дыру. Края оползшие — значит, нежилая. Но хоть душу отвести.

Бойцы копали. Ларионов боязливо заглядывал, как профессор ботаники в задницу старому слону. Я ждал на гнутой железке, замерз и пошлепал вдоль стены, где мелко, ощупывая светом горки щебня и песка, бетонные блоки. С блоков я посмотрел за перегородки: везде вода. Без всякого охотничьего

ража. Я чуял — не найдем.

Скользко. Посветил, меж блоков забилось раздутое пальто, блеснули пуговицы, я запомню.

— Раскопали, товарищ лейтенант.

Рыли как зря, как могилу, — солидная нора, на два гнезда, давно нежилая. В одном гнезде, верхнем, — нагрызенная бумага. Из нижнего вытаскивал рукавицей и раскладывал на лопате под светом кости, хомячью шкурку, медный пруток, два черепа домовой мыши, веревку, виноградные косточки и шкурки помидоров — остатки съеденного человеческого кала. Бедовала, значит, семья. Закапывайте, все на выход.

Краска воняет. Я мял поясницу — накланялся. Кто мокрый — сушитесь. Остальных для очистки совести я отправил на бульвар: ищите норы. Было как-то: бесплодно шерстили подвал один на улице Генерала Ермолова — а норы нашли через дорогу, под кленом — тридцать две норы.

Я обошел гостиницу снова. Ни трубой, ни кабелем нет дороги от соседнего чердака. Смотритель докрасил дверь мусорокамеры и двигался уже молодцом.

Я присел у крашеной двери. Уголок над порогом выпилен кругляшом, чтобы вывести кабель. Качнул качель — ходил он в дырке свободно. С запасом. Пальцем я огладил пропил: да. Шероховат. По окружности выщербен. Сколько? Сантиметров семь. Крысиный ход. Я прилег: в дырке паутина. Паутина убавляет радости. Выходит, давно не пользовались.

— Чего не спится? — Клинский смеясь протянул пацанячью руку. — Губернатору неймется проверить. Две вещи скажу. От души и по делу. От души: не злитесь насчет наших маскарадов — мужики перебарщивают, но по сути болеют за город. Не очень знают как. По-другому у них не получится. Учимся. Я сам любитель. В госбезопасности третий год. До этого в школе. Тоже, кстати, химия-биология. Страховым агентом подрабатывал: видите, без машины? Привык пехом.

Главного не нашли — места поселения. И не выспался.

— И по делу. Шестаков каждый день будет меня гонять. Еще, мудрец, требовал, ха-ха, чтоб я человека к вам приставил. Он так любит: каждый за каждым — надежность. Условимся, я ходить не буду, а ему совру: был, работа варится. Кончите — позовете. Я очень в вас верю. Не то что в нашего «Короля»…

— Что за люди?

— Не знаю. Уж крысами я точно не занимаюсь! Приходите в гости, редко кто приезжает из образованных. Живу на северной стороне. Так и не перебрался на богатую сторону. Из-за крыс, конечно, да и к соседям привык — я ж в коммуналке — как родные. Посвободней будете — махнем в Крюковский лес, на курганы: раскопки — чудо! Если с Барановым какие сложности… Он, честно говоря, в чем-то отвечает своей фамилии. Чуть что — сразу мне.

Я подумал вдруг:

— Слушайте, под гостиницей нет бомбоубежища? Или что-то вроде. Канал спецсвязи? Важно знать.

Брови Клинского сползлись — нахмурился.

— Подумаю. Успехов.

Зря я. Крысе надо есть-пить, вить гнездо — зачем ей в бункер? Хотя бывают в убежищах и вода, и жратва.

Проверил за бойцами на бульварах и распустил. Благодарю. Козлы. Узнал про ближайшие мусорные баки — далеко.

Подлетала белый халат, мамаша:

— Начинаем систематический отлов?

Смотри, чтоб тебя не отловили, курица тупая, овца!

Старый, придурок,

стоял посреди зала. Его бойцы выносили стулья, сколоченные в ряды. Он растерянно пялился в высоченный потолок. Судя по воздуху, в канализацию они еще не спускались. Судя по общей зашибленности, осмотр четырех этажей и подсобок шибко разочаровал — я не один.

— Птеродактиль ты, — педагогически прошептал я и громче добавил: — Стоило ехать пятьсот километров — тупее рожи я у тебя не видел.

— Представляешь… Всюду чисто. Зато, — указал на синеватого Витю, у того в пакете пластались два крысенка: один всмятку, другой еще подергивался, каждым движением комкая парню лицо. — На моих глазах…

Я задрал голову: ну потолок. Трещины ползут от ламп. Не так и заметны. Буркнул:

— Вскрывай пол.

С лифтером я обнюхал всю шахту и на двадцать пятом, последнем, этаже выскреб из бороздок под дверьми крысиный помет. Опять самое раннее — прошлогодний.

На крыше — зачем? — уселся на просмоленную вентиляционную дыру. Закрывал глаза, когда дуло в лицо, когда нет — глядел поверх домов, за дорогу, влево от элеватора, там — лес за полем, за желтым цветом.

— Все плохо? — посочувствовал старик Ларионов. Он говорил о гостинице: — Вы угадали: долго строили. Сам Мокроусов не дожил. При нем этажи подняли, общий рисунок, а отделали — уже его не было. Без вести пропал. Семь лет уж. Я думаю, уехал. Знаете, забываются старики, попал ка вокзал, в вагон занесло, не помнит ни имени, ни адреса. Хоть у нас не так много поездов. Два своих. Летом, самое большое, пять проходящих. Поздновато хватились, некому искать. В единственном числе доживал. Так представишь, заслуженный архитектор Советского Союза помер без имени в какой-то богадельне. Что характерно, Алексей Иваныч рисовал гостиницу чуть иначе: на крыше спаренные полукруглые башни. У фасада углы подрезать, оштукатурить гранитной крошкой. Над подъездами — золотистый рельеф на ярком таком, пламенном фоне. Как на знамени. Рельеф «Русское оружие». Но мысль его сохранилась: величие — этажи ввысь, демократизм — зал заседаний амфитеатром. Демократизм и величие. Собственно, венец его деятельности. Всю жизнь я при нем. Сам какой я архитектор… Назначенец! Под гостиницей земля, что характерно, крысиная. Я глядел довоенный план: бойни мясокомбината.

Домой. Лифт выпустил меня. Прямиком в санаторий. Я не оборачивался на размашистые, властные каблуки, пока не догнали.

— А где Витя?

— В глубокой заднице. Как и вся наша артель.

Минут пять я мучился в палате: сразу спать или спросить на кухне каши? Не в силах продвинуть вопрос ни в одну из сторон, понял, ничего не изменится, если я продолжу выбирать лежа, и — потерял сознание.

Деревня на подвеске

Время «Ч» минус 13 суток

Ощупью я доплелся до кухни, налил в ладонь воды и напился. Чихнул — глаза расклеились, обнаружив шесть утра и порученца Витю.

— Имеются трудности с засыпанием? Я могу показать, как это делается. Главное, правильно лечь.

Витя опирался на швабру. Посреди кухни он горбато сидел на табурете, уставясь под железные шкафы полузадушенными бессонницей глазами.

— Из каждой дырки кажутся крысы? И кровати такие низкие? Хвостик в колечках? — Я уходил, зевал. — Это тебе, золотой, не девка — в сон не тянет. Швабру можешь вставить в зад: крыса, сынок, выдерживает прямой удар по черепу и горло все равно достанет. Спиной к вентиляции сел ты зря: до шеи любой крысенок допрыгнет. Спокойной ночи.