Крысы-могильщики

Стокер Брэм

Становилось все темнее и темнее; опускалась ночь. Я оки­нул взглядом хибару: все то же! Окровавленный топор у сте­ны, кучи мусора и костей по углам, горящие глазки серых тварей около них и под настилом пола…

Пьер наконец закончил набивать трубку. Он высек огонь и через несколько мгновений с довольной гримасой пускал в потолок дым. Старуха сказала мне:

– Сердечко мое! Тебе темно? Пьер, будь хорошим маль­чиком, зажги лампу.

Пьер встал с табурета и с зажженной спичкой направился к лампе, что висела у самого входа в лачугу. Он едва дотянул­ся до фитиля, и лампа вспыхнула, осветив всю округу и спины головорезов, лежащих тут и там.

– Стой,

дурак! Не эту! Фонарь, я сказала! – хрипло про­кричала она.

Загасив лампу, старик пробормотал угрюмо:

– Хорошо, мама. Но его надо поискать. – Он ушел куда-то в левый угол комнаты, а старуха из темноты сказала:

– Фонарь! Фонарь, я сказала! О! Фонарь, это все, что мы можем себе позволить, милочек. – Эти слова адресовались несомненно мне. – Свет фонаря нам очень подходит. Фонарь – друг революции! Это и друг тряпичника! Он помогает нам, когда все средства уже использованы.

Едва она произнесла последние слова, как раздался гром­кий скрип и затем такой звук, как будто что-то протащили по крыше. И опять мне показалось, что ее слова были сказаны не для меня, а для ее подручных.

– Кто-то из ваших залез на крышу, да, видно, сам попался в капкан, который готовил другому.

Я выглянул наружу и увидел обрывок веревки, спускав­шейся с крыши. Ночное небо чернело. Итак, я в осаде!

Старик что-то очень уж долго возился с поисками фонаря. Я не спускал глаз со старухи. Пьер чиркнул где-то в углу спичкой, фонарь осветил убогую комнату, и я увидел при его свете, что старуха быстро подняла с пола неизвестно как по­явившийся там длинный острый нож или тесак и спрятала его в свои лохмотья. «Да здесь какая-то мясницкая!»

Фонарь горел неровно, чадил.

– Принеси фонарь сюда, поближе, Пьер, – приказала старуха. – Поставь его между нами и выходом; вот так! Смо­три-ка, он отделяет нас от ночи на дворе! Хорошо!

Хорошо для нее и для ее мерзких замыслов! Свет теперь бил мне в лицо и оставлял в тени лица двух стариков и все, что было на улице перед хибарой.

Я чувствовал, что близится время действовать, но я также знал, что сигнал к атаке будет исходить от старухи и поэтому внимательно следил за ней, стремясь не упустить ни одного ее движения.

Я был безоружен, но умирать без боя не собирался и лихо­радочно соображал, как поступить. Первым же моим дейст­вием, как я решил, будет захват мясницкого топора у стены. С ним будет легче пробивать себе дорогу отсюда. По крайней мере смогу дорого продать свою жизнь. Я еще раз посмотрел в ту сторону, где он был прислонен к стене, чтобы не ошибиться и сразу завладеть им… Боже! Он исчез! Весь ужас ситуации только сейчас, кажется, дошел до меня. Я подумал о том, что если мне не удастся спастись, бедная Элис будет очень стра­дать, а она такая хрупкая… А если она поверит в то, что я забыл ее ради другой?! Каждый человек, кто хоть раз в жизни любил, знает, насколько страшно и разрушающе такое подоз­рение… Или того хуже: она будет продолжать любить меня и после того, как я буду потерян для нее и для всего мира, от этого всю жизнь ей придется терзаться и страдать, ее отча­янию не будет предела, и оно будет сопровождать ее все время, до самой последней минуты…

Меня скрутили жестокая душевная боль и тревога, я даже на минуту забыл о заговорщиках и их гнусных планах против меня.

Все же у меня хватило воли не выдавать себя. Старуха смотрела на меня, как кошка смотрит на мышь. Ее правая рука, сжимавшая рукоять ножа, до половины была скрыта под лохмотьями.

Но я уже знал об этом источнике опасности. Главное, не теряться. Если она увидит на моем лице малей­шие признаки смущения или неуверенности, она тут же на­бросится на меня, как тигрица.

Я глянул на выход, где чернела ночь, и увидел новую опас­ность. Впрочем, и об этих негодяях я уже знал. Они лежали неподвижно, и мне были видны лишь смутные очертания их корявых фигур, но я чувствовал, что они напряжены и только ждут сигнала к драке. Трудновато будет пробиваться через них…

И снова – в который уж раз – я окинул взглядом все вокруг меня. В минуты крайней опасности и возбуждения, которое порождается этой опасностью, мозг работает быстро и четко, все чувства обостряются и человек становится чутким, словно зверь. Я почувствовал это на себе. За какие-то секунды я проанализировал обстановку и стал разрабатывать план по­бега. Я понял, что топор был утащен сквозь дыру в прогнившей доске стены. И ведь сделано все было без шума. Насколь­ко же гнилыми были доски, если в них можно было за короткое время и совершенно бесшумно проделать довольно большую дыру?!

Лачуга была превращена незаметно в ловушку и со всех сторон снаружи охранялась. Висельник сидел на крыше и был готов в любую минуту захлестнуть мне горло своей петлей, пока я буду возиться со старой ведьмой, отнимая у нее кин­жал. Четвертой стены в доме не было, и оттуда внутрь загля­дывало черное небо, но я знал, что выход охраняется лучше всего. Одному богу было известно, сколько там залегло голо­ворезов! И, как оказалось, под полом за мной следили глаза не крыс, а все тех же мерзавцев. После сигнала им ничего не будет стоить сломать гнилые доски пола и вылезти из низкого подвала наверх.

С самым безразличным видом, на который я сейчас был способен, я повернулся слегка на своем табурете так, чтобы в нужную минуту сразу вскочить. В следующую секунду я мгно­венно встал на ноги, прикрыл голову руками, по старинному обычаю прошептал имя дамы моего сердца и бросился всем телом прямо на заднюю стену лачуги.

Несмотря на бдительность, которую проявляли последние минуты старуха и старик, мое движение застало их врасплох. Выламывая гнилые доски стены, я успел заметить, что стару­ха тоже вскочила со своего места, размахивает руками и хри­пит в безудержном гневе. Наконец я оказался под открытым небом и сразу же наступил на что-то живое и шевелившееся. Я отпрыгнул назад, и оказалось, что это был один из тех мерзавцев, что поджидали меня около лачуги. Я весь был утыкан занозами и оцарапан, но в общем не очень пострадал в результате осуществления первого этапа моего побега из этого гиблого места. На моем пути стоял высокий мусорный курган, и я бросился по нему наверх. Позади отчетливо слы­шался хруст и треск: старуха и Пьер ломились наружу.

Это было кошмарное восхождение! Холм был не очень скользкий, но крутой, и поэтому каждый шаг давался с неимо­верным трудом – нога вместе с мусором и тряпками неуклон­но соскальзывала вниз, и меня спасала только скорость. В воздухе стоял отвратительнейший запах, мне было нестер­пимо гадко лезть вверх по этой помойной куче, но я понимал, что речь идет о жизни и смерти и поэтому лез, лез, лез… Боролся! Секунды казались часами. Я был молод, силен, и это сразу же дало мне огромное преимущество перед врагами. Они преследовали меня, карабкаясь по кургану вслед за мной. Тишина стояла мертвая. Они не кричали, не ругались… Полз­ли вверх молча, и это было страшнее всего!