Кто не думает о последствиях
Шрифт:
Оловянный улыбнулся.
– Спасибо, брат! И еще маленькая просьба есть. Я у тебя оставлю одного человечка? Ненадолго, насчет него уже все договорено…
– Конечно, дорогой, сейчас все подвалы свободны! – радушно улыбнулся хозяин. И тут же озабоченным, деловым тоном спросил: – Ты не знаешь, у кого строитель из Ставрополя? Он на тоннель приезжал? А то ко мне уважаемые люди обратились, вопрос задали…
Руслан задумчиво почесал затылок.
– Может, из Краснодара?
– Да нет, точно из Ставрополя!
– Ты знаешь, в районе такого нет. Если хочешь,
– Не беспокойся, – махнул рукой Депутат. – У меня перед ними обязательств нет. Они меня спросили, я – тебя, этого достаточно!
Абрикос тем временем завел избитого мужчину средних лет во двор дома и, отряхивая руки, вернулся к машине.
– Все, дорогой, мы поехали! – Оловянный обнял своего друга. – В следующий раз пообедаем!
Расстались они вполне довольные друг другом.
Глава 5
За запахом тайги...
Подмосковье. Малаховка
Видавшая виды «девятка» уже скрылась за поворотом, а Мончегоров все смотрел ей вслед. Последнюю неделю шли дожди, то тут, то там стояли лужи, и уехавшая машина оставила рубчатый след на асфальте. Он выделялся из всех других таких же следов…
– О чем задумались, Иван Степанович? – окликнула его Катя. – Гостей провожаете?
Мончегоров вздохнул.
– Сын с внучками приезжали. Мне ведь сегодня шестьдесят пять стукнуло. Не забыл Сашка… Торт привезли, колбаску, вот, рубашку подарили…
Он опять вздохнул. Видно было, что, несмотря на все перечисленное, день рождения не стал праздником.
– Ой, поздравляю! Жаль, я не знала, – засуетилась Катя. – Я бы пирожков испекла… А рубашка украинская, что ли?
– Да, сын из Киева привез…
– Красивая!
Кате уже за пятьдесят, ей давно пора быть Екатериной Ивановной, а она все как девочка, которая тридцать пять лет назад нанялась убираться на дачу академика Федорова. Нет, выглядит она, конечно, на свои годы, даже старше, но отношение к ней осталось прежним: «Катя, сбегай в магазин», «Катя, на кухне пол протри», «Катя, мусор вынеси…» Сам Митрофан Апполинариевич давно ушел из этой бренной жизни, а командует ею соплюха, двадцатипятилетняя Наталья – внучка академика, которую Катя и вырастила…
– Ничего, завтра испеку, Иван Степанович! – морщинистое лицо Кати лучилось благожелательностью. – Испеку и принесу!
Катя не замужем, болтают, что она просто «подбивает клинья» к солидному холостяку, а ведь она от чистого сердца, хотя, может, кое-какие мысли у нее и имеются… Она добрая, открытая, а все вокруг почему-то злые, и не только языками… Высокомерные – никогда не здороваются, а то и вовсе не смотрят в его сторону…
– Слушай, Катя, а как ты Наташку Федорову зовешь? – поинтересовался Мончегоров. – Небось по имени-отчеству и на «вы»?
– А как же по-другому, Иван Степанович? – Катя удивленно всплеснула руками. – Они ведь хозяева, а мы – прислуга.
– Хозяева! – Мончегоров сплюнул и, обходя лужи, медленно пошел к себе. Он был высок, сухопар, с длинным волевым лицом человека, привыкшего руководить и принимать решения. Впрочем, за последние годы эта привычка ослабела, а может, и совсем исчезла. Кем командовать-то? Разве что кошками…
Улица была довольно широкая, до половины асфальтированная, а дальше засыпанная слежавшимся намертво, еще с советских времен, гравием. Непривычные для нынешних времен низкие штакетники, деревянные домики из почерневших от времени досок – все обветшало и требует ремонта. Когда-то это был элитный район – госдачи, такие домишки с участками считались роскошью. И жила здесь номенклатура, да те, кого она обласкала: рядом заместитель министра рыбной промышленности, через два дома митрополит, потом дипломат, в конце квартала – Генеральный прокурор, на параллельной улице – известные художник и писатель… И если с кем-то встречался на улице, те всегда здоровались, приветливо улыбались…
Сейчас представления изменились: у крупных чиновников собственные кирпичные дворцы за десятки миллионов долларов, в такие халупы они даже прислугу не заселяют… А остались здесь в основном дети и внуки тех, прежних, да нувориши нового времени, которые сами по себе ничего не стоят, но при встрече задирают к небу свои ничего не значащие носы…
Скрипучая калитка рассохлась, петли разболтались, но тенистый сад по-прежнему в летнюю жару дарил приятную прохладу. А сейчас и жары-то нет, по вечерам приходится даже печь протапливать. Ступени крыльца скрипели и ходили вверх-вниз под ногами. Время беспощадно, и, видно, без ремонта не обойтись…
Мончегоров зашел в вытянутую комнату с двумя окнами, выходящими прямо на цветочные клумбы и газон. Стол был не убран: спешить некуда – больше гостей не будет. Налил в большую чашку с петушками кипяток, добавил заварку. Он пил только крупнолистовой черный чай без сахара. В хрустальной вазочке клубничное варенье, которое так любят Верочка и Иришка. Бабушка Мария специально для них выращивала клубнику и каждый год наваривала несколько десятков банок. Но это последняя партия, больше не будет… Марии Ивановны не стало в прошлом году – инфаркт. Возможно, если бы она оставалась в Москве, а не кочевала с ним по тайге, была бы сейчас жива…
«Почему так? – думал Мончегоров. – Я работал в опасной зоне, хватал дозы, и ничего – жив-здоров. А Мария жила в поселке, там фон почти всегда был в норме, однако именно она, а не я… Потому что волновалась за меня, переживала мои проблемы, всю жизнь на нервах…»
Сам Мончегоров чувствовал себя хорошо и продолжал поддерживать физическую форму. Правда, подъем переворотом на турнике он уже давно не выполнял, но раз пять подтягивался, да и пробегал несколько километров каждое утро. И Сашка, слава Богу, на здоровье не жалуется. Он родился, когда они уже вернулись в Москву, и Иван Степанович искренне надеялся, что на здоровье сына никак не отразится прошлая работа отца.