Кто ответит? Брайтон-бич авеню
Шрифт:
Бытие Адольфа Бернацкого в Америке смело можно назвать цепью больших и малых приключений.
Вначале был поселен он в доме религиозного еврея по имени Сруль Спазман, принят с отеческой лаской, но уже через час выдворен из дверей под проклятия хозяина: простодушный Алик, купив в магазине свинину, начал ее жарить, осквернив тем самым благочестивое жилище.
Не повезло и с последующим пристанищем: шестидесятилетняя хозяйка, страшная, как чумная крыса, положила на квартиранта глаз, однако Алик предпочитал тратить пособие на красивых и молодых проституток, чем вызвал ревнивый хозяйский гнев, лицемерно облеченный в высоконравственную отповедь, и пришлось перекочевать Адольфу на иное место жительства, к иному хозяину.
На несчастье Алика, тот оказался гомосексуалистом и к своей точке зрения на взаимоотношения полов после совместной пьянки попытался жильца силой склонить, однако получил удар в плечо, после чего угодил в госпиталь. Нанесен же удар был кухонным ножом.
Таким образом, для благотворительной организации Адольф Бернацкий оказался клиентом тяжелым и неудобоваримым, как ему напрямик и сообщили, лишив одновременно всячeской помощи.
Казалось бы — крах! Но Алик не унывал.
Скоренько отправился он в магазин, расположенный в центре религиозного еврейского квартала, где, поблуждав между ломящихся от товаров полок, напихал за пазуху, не очень-то таясь от охраны, всякой всячины долларов на тридцать. У выхода его вежливо задержали частные детективы и препроводили в подсобку.
Не возражая, Алик выложил краденое, позволил себя сфотографировать, но когда ему предложили проваливать и более в данный магазин не соваться, возразил: дескать, это как?! — он вор, преступник, почему не вызвана полиция?
Детективы и любопытствующие продавцы, услышав такое заявление, уставились на Адольфа с недоумением, высматривая на лице его черты нездоровой психики.
— Двигай, парень, отсюда, двигай, — сказал неуверенно один из детективов. — Go and be cool! [4]
4
Иди и будь в порядке! (англ.).
— Хочу полицию! — произнес Алик настойчиво.
Явился хозяин магазина. Борода, какие-то шнурки торчат из-под полы старомодного сюртука, религиозная тюбетейка… Хозяин был в районе человеком почитаемым.
Заподозрив в желании вора обязательно установить контакт с полицией некую тонкую провокацию, он принял парадоксальное решение, предложив Бернацкому взять все, что тот похитил, уйти и отныне никогда сюда не наведываться.
— Хочу полицию! — повторил Алик упрямо.
— В чем дело?! — всерьез занервничал хозяин, не зная, как вытолкать настойчивого вора.
И Алик изложил, в чем дело. И про свинину рассказал — о ней, как о мясе грязном, он, выросший в голодной большевисткой России, даже и не подозревал; и о сексуально озабоченной старухе поведал, и о педерасте с ножевым ранением, и о бессердечности благотворящих чиновников…
— Так что — зовите полицию! — закончил убежденно. — Будет о чем писать советским газетам, как нас тут принимают, беженцев из коммунистического мира насилия…
Ох, не прошел бы в девяностые годы подобный демарш, не прошел бы… Вытолкали бы Бернацкого взашей или даже вызвали бы стражей порядка, но в начале семидесятых такие слова прозвучали как крупнокалиберные пулеметные очереди — хозяин аж голову бородатую, тюбетейкой увенчанную, в плечи вжал, бормоча:
— Иди в магазин, бери, что хочешь, сколько унесешь…
— Полицию! — сказал непреклонный Алик.
Хозяин дотянулся до телефона, набрал номер. Тут Алик несколько струсил, представив себя в тюрьме, в клетке с черными людьми, большими охотниками насиловать людей белых… Однако страхи Алика оказались напрасны. Хозяин что-то записал на обрывке бумажки после разговора с неизвестным абонентом на непонятном иврите и — протянул листок Алику.
На листке был записан адрес.
Оказывается, благотворительная организация перед Бернацким извинялась, квартиру ему предоставляла, а хозяин, лично нагрузив Адольфа тремя объемистыми пакетами, проводил его до порога, причем детективы поймали Адольфу такси и наперед такси оплатили.
И этим же чудным днем въехал Алик в однокомнатную квартиру, по-местному — «студию», где засел за зубрежку правил уличного движения, дабы освоить водительское ремесло.
Довольно скоро получил он и лицензию таксиста, после чего началось практическое изучение города.
Бруклин с его несколькими основными магистралями и обозначенными по алфавиту периферийными улицами Алик усвоил легко, едва ли не за неделю. Манхэттен, при всей его пестроте и плотности, тоже оказался не архисложным, укладываясь в простую схему «авеню-стрит».
Быстро разобрался Алик и с помойкой Нью-Йорка, островом Стейтен-Айленд, а вот с двумя остальными районами — Бронксом и Куинсом — обстояло нелегко, тут приходилось плутать в многочисленных закоулках, выезжая по ошибке на скоростные трассы и не чая добраться до съезда с них. Однако по прошествии года Алик знал Нью-Йорк если не досконально, то весьма прилично. Сотня долларов в день зарабатывалась без особого напряжения, денег хватало на все, но главное — на «Смирновскую» и продажных девок, а потому Алик был счастлив. Точила, конечно, ностальгия по далекой родине, прежним дружкам с телевидения, старушке-маме… Увидит ли он когда-нибудь покинутое? Думалось, вряд ли. Отношения между Штатами и Союзом накалялись, и не приходилось мечтать даже о турпоездке, не то что о гостевой… А как жаждалось Алику вернуться одетому в пух и прах, с чемоданом сувениров, оказаться в окружении восторженной зависти глупеньких провинциалочек, готовых отдаться за двухдолларовые колготки… Здесь же, в Америке, он был тем, кем был, занюханным таксистом, подувядшим кавалером, а потому любовь обходилась не менее сотни за ночь, дружбы — никакой и ни с кем, ибо равные Алику боролись круглосуточно за хлеб насущный, а серьезные люди обитали в иных сферах и кругах, говорили на отменном английском и общаться с ними было — ну просто невозможно!
Тщеславием не обремененный, Алик далеко и не устремлялся. Главное, что имелось жилье и все, что к нему прилагалось: холодильник с жратвой и выпивкой и основательная кровать «кинг-сайз» — королевский размер… Как выразился один из приятелей Бернацкого по эмиграции, малоизвестный поэт Гриша Варшавский, Алик мыслил лишь своими эмоциями и поллюциями, причем то от другого мало чем отличалось.
На такую характеристику Алик страшно обиделся, заявив: «Чья бы корова ухала, а твоя бы нюхала», быстро, впрочем, Гришу простив, тем более был тот один из немногих, кто искренне с Аликом дружил, разделяя все его слабости и увлечения, а как-то: хорошую жратву с обильной выпивкой, похождения на стороне от жены, вскоре его оставившей, и отличал их в принципе лишь интеллект и образование, натуры же не разнились. Равно как и генеральные жизненные устремления. Так что насчет коровы верно.
Поэт Гриша сидел на «вэлфере» — пожизненном, можно сказать, пособии, одновременно выпускал не пользующиеся популярностью книжечки лирических стихов и остро страдал по России, откуда вывез настоявшую на эмиграции молодую жену, вышедшую в Америке замуж за лицо англосаксонского происхождения.
Побочным доходом Гриши являлся крупномасштабный аферизм малорезультативного свойства. Гриша посещал советское консульство, в ту пору еще функционировавшее в Нью-Йорке (до афганской войны), крутился там с предложениями всяких культурных программ среди дипломатов, подвизающих его на вербовку, и в итоге на вербовку подвизался, быстренько угодив в ФБР, где тоже дал согласие на сотрудничество.