Кто ответит?
Шрифт:
– Вывернул ему стопу, избил зверски, - констатировал военный.
– Табуретом! Сотрясение мозга, губу зашивали, два ребра сломаны, врач говорит - в больницу надо везти, в город. Это же преступление, Монин! Он тебя хоть пальцем тронул?
– Других тронул.
– Ишь... защитник! Адвокат!
– Военный притушил папиросу.
– Робин Гуд!
– Чего?
– поднял на него глаза парень.
– Чего!.. Книжки надо читать, а не табуретом размахивать да магазины грабить...
– Магазины?..
– Парень как-то горько, по-взрослому усмехнулся.
– Да я три дня не ел... А днем зашел, вижу, они себе сумки набивают... С черного
– И ночью зашел с того же хода, - продолжил военный упрямо.
– И решил последовать дурному примеру. Начал с кассы...
– Монин!
– Воспитатель коротко оглянулся на военного, и тот замолчал, вновь разжигая папиросу.
– Монин... дай слово, что больше такого не повторится. Слово мужчины.
– Не дам.
– Почему?
– Потому. Котов - мразь, - убежденно повторил парень.
– Вот выйдет отсюда, вырастет, точно - завмагом станет. Крыса жирная. Его только пусти, где сытно, все сожрет. Давить таких буду.
– Пойдешь в изолятор, - тяжело дыша, сказал военный, стиснув плечо воспитателя - мол, помолчи.
– Понял? Пойдешь... если не понимаешь человеческого...
– Испугали!
– Парень сплюнул в угол.
– Мне и в карцере есть чем заняться.
– Ты у меня поплюйся!
– угрожающе вздыбил плечи военный.
– Чем же ты собираешься заниматься в изоляторе?
– тихо спросил воспитатель.
– А я там бегаю.
– Парень зевнул.
– Бегаю, приседаю... Отжимаюсь. - Помолчал.
– Сплошная физкультура. Устану - посплю. Могу с открытыми глазами... А проснусь - по-новой...
– Спортсменом хочешь стать?
– спросил военный неожиданно миролюбивым тоном.
– Не-а, - лениво сказал парень.
– Хочу таких, как Котов ваш, с одного удара валить. Без табурета.
– Дурак ты, - проронил военный устало.
– Думаешь крепким кулаком все в жизни решить?
– Вы умный, - отрешенно парировал парень.
– Погоди, Алексей.
– Воспитатель, заснув руки в карманы, неуклюже прошелся по комнате, внимательно осматривая грубые потеки масляной краски на стенах, хлипкие стулья, решетку на окне, будто запоминая все это.
– Вот ограбил ты магазин. Кому хуже сделал, ежели из голого принципа исходить? Продавцам, которых за жуликов посчитал?
– Ну, - Парень поднял на него уверенный взгляд.- Ревизия там потом была, одного посадили, точно знаю.
– А в милиционера зачем стрелял? Милиционер-то - не чета жуликам, верно?
– Оборонялся. Или я его, или он меня... Чего непонятного?
– Так.
– Воспитатель с силой потер затылок.- А награбленное куда бы дел?
– Себе бы взял.
– Парень не раздумывал.
– Заработанное, чай.
– Заработанное? Чем же? Трудом великим?
– Шкурой.
– Ответ прозвучал резко.
– Риском. Кто как умеет. Один - руками, другой - башкой, а третий - и тем и другим, а еще - волыной. Так вот!
– Слабенькая у тебя позиция, Монин, - сказал воспитатель.
– Слабенькая и плохонькая. Один ты против всех. А вокруг - либо жулики, по твоему разумению, либо враги заклятые. Ну а ты в мечтах своих - самый из жуликов сильный, самый отважный, да? И потому есть у тебя право стрелять, людей калечить... Котов же ведь никого не...
– А трус потому что, - лениво перебил парень.
– Срока боится, карцера, фраер...
– Ты слова подбирай, слова, - сказал военный напряженно.
– Ну, чего, Макаренки?
– весело спросил парень, поднимаясь.
– Спать хочу, организм требует... Куда мне? На койку отпустите или в изолятор на нары?..
– У тебя наряд сегодня, Монин, - сказал военный.
– Вне очереди. В ночь. Так что с койкой обождать придется.
– Сортир, значит, драить?
– Парень потянулся.
– Не, другого ищите. Котов вот с больнички возвратится... По нему дело!
– Ты себя что... лучше других считаешь?
– Воспитатель повысил голос.
– Лучше.
– Монин! Ты сейчас же отправишься в наряд!
– отрывисто, на звенящей ноте приказал военный.
– Ясно, - кивнул парень утомленно.
– Значит, в изолятор...
– И вышел за дверь, пискнувшую провисшей петлей.
– Во - экземпляр, - обреченно качнул полысевшей головой воспитатель.
– Никак... Ну... придется... ужесточить меры.
– Страха в нем нет, - отозвался военный задумчиво.
– Стенкой закончит, до упора пойдет, знал таких...
– Так мы же его остановить должны...
– Должны-то должны...
– Военный перевел взгляд на серую, растрескавшуюся штукатурку потолка.
– Да попробуй переломить его... Ты читал, как он на следствии себя вел? Ведь насчет оружия серьезно его крутили, без скидок, что малолетка, а ничего не вышло: нашел и нашел, где - не помню.
– Он действительно в изоляторе это... отжимается?
– недоуменно спросил воспитатель.
– Угу, - угрюмо подтвердил военный.
– Как заведенная машина. На хлебе-воде, а все равно - до семи потов. Воля! Не на то дело употреблена только. Кабы в другое русло ее...
– Кабы!
– сказал воспитатель.
ЯРОСЛАВЦЕВ
Забавная была карикатура в газете, веселенькая: два дружка шагают по улице мимо пиццерии, и один говорит другому, в подтексте выделяя итальянское наименование учреждения: не ходи, мол, Вася, туда, в пиццерию, - там мафия!
Он свернул с дороги прямо на тротуар, обогнул здание и поставил машину сбоку от пиццерии. И подумал: до чего же счастливо-обманчиво мироощущение обывателя. Как падок он на некие тайны, в основном мрачные, витающие якобы где-то совсем рядом, как увлекает его термин “мафия”, слухи о дерзновенных преступлениях, вообще все подпольное. Обыватель живет сказкой, придуманной им же самим. И получает подтверждение этой сказки в боевичках с лихо закрученным сюжетом, в домыслах и сплетнях своего окружения, байках “бывалых”, не зная главного: зарабатывать деньги преступным путем - скучно. Ибо заработать много можно не на разбойно-хулиганской стезе, а на хозяйственно-экономической, где нет никакой романтики и ничего выдающегося, а попросту существуют люди, умеющие широко, но с толком тратить средства, извлекая из затрат прибыль. Скучно и обыденно, потому что все заранее распределено: кому, за что, каким образом. Обыватель представляет цифры: украденный, например, миллион долларов. Ой как много! Ой, если бы у меня... да миллион, я бы... Но не представляет иного: философии и психологии самых талантливых, а потому и самых несчастных “деловых”. Они могут заработать или украсть пресловутый миллион с трудностями или без оных, всласть искупаться в роскоши, но они сравнительно легко воспримут полную потерю и миллиона, и роскоши. Рвут на себе волосы либо карябают лысину ногтями жулики, крупные по недоразумению, да и то рвут и карябают не из-за осознания материальных потерь - а от осознания потери свободы... А миллионов не жалко, они - наживное.