Кто по тебе плачет
Шрифт:
Тут я увидел, как она просияла, как улетучилось равнодушие в глазах ее.
– А ты сам, – почти воскликнула женщина, – сумеешь ответить?
– С большим трудом.
Я засмеялся. Не потому, что слова были смешны. Если быть откровенным, душа моя может смеяться при каждом воспоминании о мальчике, о том разговоре с добрым и веселым доктором.
– Я тоже хочу посмеяться.
– Пришел доктор, послушал его и сказал: очень хорошо работает сердечко... Ребенок спрашивает: а кем работает сердечко?... Не улыбайся, отвечай.
– Не могу.
– И я думал, что ему сказать.
– Но если так ответить, – снова улыбнулась она, – кто-нибудь спросит, а на кого работает сердечко.
– Браво, – похвалил я, – ты мудрая. Он почти так и спросил: для кого работает сердечко... Игра игрой... Ну, я говорю ему: для тебя, конечно. Чтобы ты никогда не болел. Чтобы тебе легко прыгалось, бегалось и смеялось... И для меня. И для моих близких, потому что когда ученый детский доктор сказал про мальчишкино сердечко, у меня весь день было хорошее настроение. Всем я говорил что-нибудь хорошее. Люди улыбались мне, и говорили своим знакомым тоже одно хорошее. Вот какой необыкновенный моторчик. Недаром говорят, у кого-то сердце доброе. Значит, оно работает не только для себя, но и для других.
– А ежик с колючками? – она по-детски сияла она.
– Ответил, но, кажется, невнятно... Ежу не больно от его колючек. Это хорошо, потому что ежик. А ты не ежик, и я не ежик, и мама не ежик. Если человеку не больно от собственных колючек совсем плохо. Лучше тогда превратиться в ежа и удрать в лес, и шуршать где-нибудь в листьях и никому не показываться, никого не колоть.
– Осталось и про чудо мне, глупой, сказать.
Она улыбалась. Я заставил ее так улыбаться.
– Про чудо несколько дней решал. Какое чудо ни возьму, давно уже не чудо. Наконец, однажды утром, догадался. Просветление само нашло. Книга – вот неповторимое чудо. Бумага. Плоская, тонкая, ничего нет, а из нее сказки бегут. Простая белая бумага, но вдруг от нее ветер на море гуляет и кораблик подгоняет. Он бежит себе в волнах... И радость она тебе дарит, и даже грусть, и нежность, воспоминания, и возвращает близкое тебе, и далекое тебе... Ты легко попадаешь туда, где не мог быть, говоришь с людьми, которых давно уже нет...
Не заметил как увлекся. Лучше бы такое не произносил. Улыбкине стало.
– Давно уже нет, – повторила она. – Ты хотел, чтобы я книги читала? К этому вел?
– Они отвлекут, – не очень уверенно сказал я.
– От чего?
– Не усложняй. Не затем книги придумали, чтобы я тебя ими пугал.
– Но мне кажется, ты обо всем говоришь с грустью. Как об утраченном, оставленном страшно далеко, навеки. Будто жалеешь, и хочется тебе оглянуться куда-то. Все глядеть не наглядеться... Не от большой радости...
– Книги не утрачены. Поди взгляни, сколько их. Они с нами.
– А то, что было за ними?
– Что за ними? Типография? – пошутил я. – История печати? Увлекательная, как самый хороший детектив. Необыкновенная магия. Все из ничего... Был один такой чудак, половину королевства за книгу обещал. Потом, правда, передумал, и все потерял, и королевство и голову. Мудрости
– Хочешь меня мудрой сделать? Не получится... Не верю я в твою безмятежность...
– Ну тогда мне остается преподнести ключик. Маленький, от оранжереи, – сказал я.
– Сорняки дергать?
– Люди спасибо скажут.
– Какие люди?
– Наверное, все они бородатые...
Можно делать открытия, листая скучные деловые бумаги, разглядывая не сразу понятные чертежи. Их несколько папок, строительных чертежей. В одной папке с надписью «завершенка» вместе лежали проекты нашего дома-склада и оранжереи с котельной, водонапорной башни, электростанции с ветряным двигателем. Эту папку я сначала, по невежеству моему, не стал изучать, а другие помогли мне кое-что узнать о необыкновенном поселке.
Один фундамент, если выйти из дома, с левой стороны, приготовлен под жилой двухэтажный особняк с пятью комнатами внизу и девятью наверху. С двумя холлами, с кухней столовой на первом этаже.
Дом похож на гостиницу, где при каждой комнате все необходимое, кроме кухни.
Поодаль от него другой фундамент. С большой цементированной коробкой в середине, углубленной в землю. По чертежам это все называется «бассейном с медицинскими кабинетами, спортивным залом и клубным помещением с радиотелефонной станцией». Над крышей будет антенна.
Величина бассейна – восемь на пять метров, клубного помещения – десять на шесть метров, и спортивного зала – десять на десять.
Не для большого населения задуман лесной городок.
Налево от котельной будет несколько соединенных блоков: «производственный корпус». И в нем лесопильная мастерская, швейная, слесарный цех, несколько лабораторий с удивляющими названиями: химическая, маслодельная-молочная, фруктовая, кожевенная, консервная, коптильная...
По чертежам обнаружил я, что под этим фундаментом подготовлены подвалы с холодильными установками.
Последний фундамент – животноводческая ферма с доильным оснащением. Рядом – кабинет айболита. Ветеринарный пункт.
В той же папке лежит совсем несложный чертеж птичника при вольере. Помню, фундамента к нему около сетки нет, но выглядывают из-под земли четыре забитых пробками пластиковые трубы. Вода и прочее. Самая тонкая труба, забинтованная, – кабель.
Такие же наглухо закрытые оконечности труб я видел на всех фундаментах. А по земле идут, идут, не залеченные травой, мягкие темные полосы. Много работы было у тех, кто все это бросил... Или не бросил? Оставил на время... Для кого? Для чего?
Документы, бумаги, запертые кладовки, сами строения, машины под навесом, жилые времянки-фургоны, фундаменты, на которых я видел отпечатки ладоней, следы пальцев тех, кто еще недавно шлепал цемент на кладку и выравнивал, и что-то говорил другим, и ставил кирпич, и постукивал по нему, и думал, каким оно выйдет. Все это складывалось в живую картину впечатлений, со всеми подробностями чужого быта. Но с каждой мелочью становилось еще непонятней. Чем больше ясности в деталях, тем больше тумана в целом. И нигде не виделось ответа.