Кто следующий? Девятая директива

Гарфилд Брайан

Звонок раздался с опозданием на три минуты.

— У меня есть транс-океанский телефонный вызов для мистера Феликса Мартина.

— Я у телефона. Говорите.

— Спасибо… Ваш заказ готов, сэр. Продолжайте.

— Хелло, Феликс? — голос Стурки звучал глуховато, связь оставляла желать лучшего.

— Привет, Стюарт. Как там у вас погода?

— Очень тихая. Как у вас?

— Небольшой снег, но он заканчивается. Хотелось бы мне быть там у вас, где вовсю светит солнце. Наверное, ты проводишь время просто великолепно.

— Ну, ты знаешь — дела, всегда дела, — голос Стурки стал суше. — Как себя чувствует

рынок?

— Боюсь, не очень. Плохие новости. Декстер Этридж умер так неожиданно. Ты слышал?

— Нет. Ты говоришь, Этридж умер?

— Да. Какое-то кровоизлияние — под воздействием тех бомб, что взорвали Капитолий. Новости понизили конъюнктуру на рынке еще на четыре пункта.

— Ну и что там с нашими вкладами?

— Они худеют. Так же, как и все остальное.

— Я надеюсь, дела пойдут на лад. Так всегда было. Мы должны только продержаться сейчас и подождать своей цены.

Рива сказал:

— Судя по тому, что происходит, я не удивлюсь, если комиссия по залогам и обмену установит более жесткий контроль.

— Да, я полагаю, нам следует ожидать этого.

— Радикалы сущие идиоты, не так ли? Если они не освободят Клиффа Фэрли, будут предприняты самые суровые меры, чтобы добиться этого.

— Ну, я не знаю, Феликс. У меня создалось впечатление, что они вынашивают какие-то необычайно жестокие планы. Я не удивлюсь, если они убьют Фэрли и одновременно совершат покушение на спикера парламента. Тогда им будет гарантировано, что президентство получит старый сенатор Холландер, и, возможно, это именно то, чего хотят эти шуты. Дурак правого толка, подобный ему, принесет в Белом доме больше пользы революционерам, чем кто-либо другой со времен Фульгенцио Батисты. Как ты считаешь, может быть, у них как раз это на уме?

— Звучит довольно причудливо, если хочешь знать мое мнение. Я полагаю, спикер со всех сторон на десять футов окружен защитой секретной службы. Мне непонятно, как они смогут прорвать ее.

— Ну, я уверен, они найдут способ. Кажется, им это всегда удавалось. Однако мой звонок может обойтись в целое состояние, давай не будем тратить время на разговоры о политике. Теперь послушай, из того, что ты сообщил относительно положения на рынке, я бы сделал вывод, что, возможно, сейчас самое время избавиться от наших «голубых бумажек», [21] отделаться от них в первую очередь, в понедельник утром. Что ты на это скажешь?

21

«Голубые бумажки» — высокостабильные акции, вызывающие повышенное доверие инвесторов.

— Я думаю, что будет лучше задержаться на несколько дней и все же посмотреть, как будут развиваться события.

— Возможно, ты прав. Я оставляю решение за тобой. Но я считаю, нам чертовски повезло, что мы избавились от того пакета акций «Мезетти Индастриз», — мы чудом успели проскочить.

— Ты продал их все полностью? — спросил Рива.

— Да, мы только что получили плату за последнюю часть.

— Тогда это был отличный шаг.

— Ты же знаешь, я всегда стремлюсь сократить свои потери. Я не из тех, кто цепляется за тот паровоз, который начал терять ход.

— С другой стороны, — заметил Рива, — я бы подержался за эти «голубые бумажки» чуть подольше, прежде чем начал сбывать их, если бы был на твоем месте. Сейчас ещё слишком рано выбрасывать их.

Хорошо, мы подождем еще несколько дней. Я по-тебе в понедельник вечером, договорились?

— О'кей, прекрасно. Желаю вам всем хорошего уик-энда.

— Тебе того же.

— Передай наилучшие пожелания.

— Я сделаю это. Пока.

— До свидания.

Рива вышел из кабины и взглянул на небо. Свечение города отражалось от подбрюший тяжелых бугристых облаков.

Он поправил у горла воротник пальто и спокойно пошел назад в отель.

СУББОТА, 15 ЯНВАРЯ

7:00, северо-африканское время.

Наступило второе утро Фэрли в серой комнате.

В ней не было окон. Железные ножки койки оказались вмонтированы в бетон пола. Матрасом служил слабо набитый чехол.

Подушки и простыни отсутствовали. Свет падал от маломощной лампы в углублении оштукатуренного потолка, закрытом стальной решеткой так, чтобы пальцы пленника не могли дотянуться и вывинтить лампу. Свет никогда не выключался.

Очевидно, помещение предназначалось для содержания заключенных. Возможно, оно осталось со второй мировой войны и было предназначено для заточения такого рода людей, первой реакцией которых являлось стремление освободиться. Здесь не нашлось ничего, что он мог бы оторвать и превратить в оружие или инструмент: кровать представляла собой единую сваренную раму с фанерным ложем. Здесь отсутствовал даже подоконник, а значит, и возможность взломать его. Железная дверь плотно входила в металлический косяк. Внутри на ней не было ни ручки, ни отверстия для ключа. Щелки внизу едва хватало, чтобы пропускать воздух, который поднимался вверх и вытягивался, очевидно, через вентиляционные отверстия над лампой в потолке. Еще выше постоянно стучал вентилятор.

Они кормили его дважды в день с момента похищения. И это был единственный способ вести счет времени; он предполагал, что они до сих пор придерживались того же расписания приема пищи.

Час назад они принесли ему кофе, батон черствого хлеба и кусок мяса. Он принял это за завтрак — обычно более разнообразное меню подавалось на ужин. Итак, настало еще одно утро.

Он не имел ни малейшего представления о том, где находится. В последний раз он видел небо прошлой ночью в раскачивающейся лодке перед тем, как ему завязали глаза. После этого был полет в самолете-амфибии, который казался нескончаемым, но в конце концов самолет опустился — на землю с поверхностью, совсем не похожей на гладкую взлетную полосу аэропорта.

Они перенесли его на небольшое расстояние и усадили в другой экипаж. Ему было слышно, как аэроплан снова поднялся в воздух и скрылся. Пока затихал звук его двигателей, машина, в которой он сидел, начала медленно двигаться по ухабистой местности. Неровная грунтовая дорога, если это была дорога вообще.

Плотную повязку на его глазах они завязали так туго, что свет не мог достигать его век. Но во время движения его левая щека и плечо чувствовали тепло, и он был уверен, что светит солнце. Если это было утро, он ехал на юг.