Кто услышит коноплянку?
Шрифт:
Сумочку Киреев увидел почти сразу, как только сел. Маленькая сумочка из натуральной кожи светлокоричневого цвета. Он почти инстинктивно осмотрелся по сторонам. Невдалеке прогуливалась молодая женщина с мощным ротвейлером, чуть поодаль два паренька пили пиво. И все. Никого. "А если там бомба? Дурак! В женской сумочке, да и проводов не видно. Больно много ты понимаешь в бомбах. Часовой механизм и все. А кого, простите, здесь взрывать? Меня и этого ротвейлера? Представляешь, через три дня в Москве траур - по мне и ротвейлеру". Внутри Киреева два разных "человека" завели разговор. Пока они спорили, Михаил Прокофьевич очень осторожно поднял сумочку. Он демонстративно положил сумочку на колени, чтобы ее было видно, и окликнул женщину с собакой:
– Вы не подскажете, который час?
– У меня нет часов, - в голосе женщины послышались кокетливые нотки. Все понятно, рассудил один "человек", одинокая.
– А какая у вас красивая собака. Как ее зовут?
– не обращая внимания на "человека", продолжал спрашивать Киреев.
– Берта, - хозяйка собаки хотела сказать что-то еще,
– "А почему она тяжелая такая? Косметика столько не весит. Теперь уже без Берты взлетим".
– "Дураком быть не стыдно, стыдно быть трусом. Открывай". Киреев открыл. Деньги. Много денег. Сотенные долларовые купюры были аккуратно перевязаны красной резинкой. Раз, два, три, тридцать... Умножаем на сто. Ого! И еще чьи-то паспорта. Опять-таки почти инстинктивно Киреев закрыл сумочку и быстро пошел по направлению к метро. На ходу стал смотреть паспорта.
Петрова Алла Ивановна, адрес, год рождения. Почти ровесница. Манукян Наталья Владимировна, видимо, дочь. "Все ясно, гремучая смесь: новые русские и новые армяне, денег - куры не клюют. Старик, а ведь это шанс. Ты же никогда таких денег в руках не держал".
– "Неудобно как-то, чужие ведь".
– "Но ты же перестал верить в случайности. Деньги в руки к тебе неспроста пришли. Теперь и на операцию хватит, и на лекарства самые хорошие. Вот он - знак".
– "Но если это знак, почему кроме денег в сумке и паспорта этих женщин? Чтобы я потом совестью мучился?" - "Брось антимонии разводить. Чувствуй себя Робин Гудом. Деньги, небось, ворованные".
– "А если нет? И если она одна дочь растит - у нее ведь другая фамилия. Вдруг она дочери на операцию собирала?"
– "Ты на их фотки посмотри - цветут и пахнут. Хорошо. Другой вариант: отошли им по почте паспорта и пятьсот баксов. Остальные твои - комиссионные".
– "А Лиза?" - "Что Лиза?" - "Ей деньги нужнее, чем мне. Я все-таки пожил, а ей восемь лет".
– "У нее отец и мать есть. Ну, хорошо. Отошли Манукянше только паспорта, деньги раздели с Бобровыми. Почувствуй себя и Робин Гудом, и Санта Клаусом. В одном флаконе. Ты сам посуди, кто тебе эта Лиза? Никто. Посмотри вокруг, таких детишек - больных, брошенных, умирающих - тысячи. О себе подумай, Санта Клаус. Если операцию делать не хочешь, купи путевку куда-нибудь на Кипр. Ты же последний раз на море лет десять назад был, да и то - на Азовском. Поживи перед смертью как человек".
– "Но они же чужие". "Заладил... Ты помнишь, что в "Бравом солдате Швейке" Гашека говорится об одном придурке, который нашел деньги, а затем их вернул?" - "Помню".
– "Делай выводы".
– "Мне мысль одна в голову пришла".
– "Надеюсь, правильная? Говори".
– "Когда я, читая тетрадь Арсения, размышлял об искушении, помнишь?" - "Конечно. Ты еще думал, что это препятствия на пути. Умничал, одним словом".
– "Точно. Как легко в постели лежать и рассуждать о трудностях пути".
– "К чему ты клонишь?" - "К тому, что, похоже, путь мой начался. С Поповки, вернее, даже с Пального. С той церквушки. Я думал, путь - это облака в небе, березка на обочине, трясогузка, сопровождающая тебя в пути. Устал - отдохнул - и дальше пошел".
– "А разве не так? Правда, вместо облаков тучи могут быть, а так все верно".
– "Не совсем так. Да, облака. Да, береза. И вот этот кошелек".
– "Думаешь, искушение?" - "Еще не знаю".
– "А для чего?" - "Помнишь, у Ельчанинова: "Что умножает в нас духовную силу?
– Преодоленное искушение".
– "Конечно, помню. А ты помнишь известную побасенку про одного верующего человека? Их деревню наводнение разрушило. Жителей деревни спасают, а этот отказывается от помощи: меня Бог спасет. К нему одна лодка приехала, вторая, третья, а он знай себе талдычит: меня Бог спасет. И утонул. А на том свете претензии к Богу предъявлять стал: мол, чего ж ты не спас меня? Господь ему отвечает: кто за тобой три лодки посылал, ты не подумал?" - "И к чему этот пример?" - "Да все к тому же: ты не подумал, что этот кошелек - лодка, посланная за тобой? Не смейся! Ты за эти недели понял больше, чем за всю прожитую жизнь. Значит, вовремя тебе болячку послали. Но ты же, Кира, сам чувствуешь: Он тебе поможет. А как без лекарств, без лечения, без денег это сделать? Поплачешь перед иконой - и все как рукой снимет, да?" - "Не расходись. Я же просто думаю, ничего ведь не решаю. Мне понравилось твое сравнение про кошелек и лодку. Но почему там фотографии этих женщин были?" - "Ты уже достал, старик. С каких пор ты коммунистом стал?" - "При чем здесь это? Хотя, знаешь, в прежней жизни больше справедливости было".
– "Соглашаюсь. Но это утопия, когда каждый человек и счастлив, и богат, и здоров. Понимаешь? Утопия! О себе думай, о себе. Как в той тетрадке написано, помнишь?" - "А именно?" - "У Серафима Саровского. Святой человек был, значит, знал, что писал: "Спасись сам и вокруг тебя спасутся тысячи".
– "Так он в другом смысле "спасись" подразумевал".
– "А пусть и так, только не живя, не существуя, можно вообще быть кем-то для других? То-то и оно".
– "Это действительно тяжело".
– "Ты о чем?" - "Об искушении. Помнишь, каким счастьем для меня были заработанные сто долларов? Да что там сто, за десять пахал, как вол, писал всякую чушь". "Конечно, помню. Сейчас в твоих руках три тысячи. Отошли паспорта. Поверь, они рады будут и благодарны тебе бесконечно".
– "А дальше что?" - "Как что? Вперед с песней по жизни. Забыл, как тебя рвало сегодня утром в поезде? Смотри, завтра хуже может быть. Ты же пока одну но-шпу глотаешь - это все равно что мертвому припарки. Берем деньги? Отвечай наконец. Есть такая мудрость народная: выбор сделаешь, легче станет".
– "Ты прости меня, но, кажется, я его уже сделал".
– "Выбор?" - "Да".
– "Поздравляю, а почему - прости?" - "Отдам я эти деньги. Только молчи. Знаю, дурак я. Но хреново на душе становится, как только представлю, что я их себе оставил. Радости нет. Понимаешь?" - "Радости захотел? Она после придет. Когда вылечат тебя".
– "А ты думаешь, что богатые не умирают? И с чего ты взял, что три тысячи долларов - это большие деньги?" - "Для тебя - большие".
– "А для рака? То-то и оно. Все, давай закончим".
– "Хорошо. Только у меня просьба одна".
– "Какая?" - "Делай, что хочешь. Только как там, в рекламе?" "Сделай паузу?" - "Сделай. Хотя бы до вечера. Вещей у тебя почти нет, есть ты не хочешь. Сходи в Коломенское. Или на футбол. Мне кажется, сегодня "Торпедо" играет. У них вроде тренер новый. Сходи, посмотри. А на худой конец - дома поспи. А?" - "До вечера, говоришь? Хорошо. Подожду до вечера".
Глава тринадцатая
Едва Софья переступила порог Аллиной квартиры, как из комнаты услыхала голос Алекса:
– Смотреть, конечно, можно, но вот вопрос: стоит ли? Осетрина второй свежести - уже не осетрина...
– Это и есть твой обещанный сюрприз?
– спросила Софья встречавшую ее хозяйку.
– Ой, Сонечка! Он позвонил утром, поздравил. А потом плакаться стал, я его и пригласила. Ты сердишься?
– Вчера я думала, что вижу его в последний раз.
– Ты знаешь, прогнать человека никогда не поздно. Вы такая чудесная пара...
– Что вы там в коридоре застряли?
– раздался голос из комнаты. Петрович, сожитель Аллы. Кажется, уже навеселе.
– Сейчас идем. В общем, подруга, смотри сама. Он обещал шелковым быть.
– А он такой и есть. Ну, ладно, пригласила так пригласила. Это твой день рождения, в конце концов. Сопровождаемая Аллой, Воронова прошла в комнату. Одевать что-то особенное ей не хотелось блистать должна именинница. И все равно ей нравилось, как она выражалась, "придавливать". Вот и сейчас эффект получился на славу: это непроизнесенное общее "ах!" Софья чувствовала каждой своей косточкой. Но, честно говоря, особой радости от этого она не испытывала. Человек привыкает ко всему, даже к обожанию. Тем более уроки Смока не прошли даром. Воронов-старший любил повторять: красота хороша только тогда, когда она сама себя не замечает. В данный момент Софья больше бы удивилась тому человеку, прежде всего мужчине, который остался бы равнодушен к ее присутствию. Но сегодня она, одевшись подчеркнуто скромно, сказав "здравствуйте" всем присутствующим, мышкой скользнула в свое любимое кресло. Гостей и на самом деле было немного, и всех Софья знала. Одних лучше, других хуже, но, самое главное, можно было обойтись без лишних слов.
– К столу, к столу, - гремел Петрович.
– Время спать, а мы не ели. Да еще ни в одном глазу.
– Уж молчал бы, - прокомментировала Алла, неся тарелку с салатом.
– Не могу молчать! А тебе уже хватит суетиться. Приглашай гостей. Все, впрочем, было, как и происходит в таких случаях. Стол ломился от закуски и выпивки. Первый тост произнес Петрович. Выпив шампанское, несколько минут хорошо закусывали. Потом стали выбирать напитки в соответствии с пристрастиями. Большинство из собравшихся предпочли водочку. Коньяк пил только Алекс. Софья оценила внимание к ней хозяйки: перед ней стояла бутылочка красного французского вина. Впрочем, легкое раздражение не проходило. Алла могла бы сначала посоветоваться, если уж решила сделать доброе дело. Алекс, в свою очередь, избрал тактику, которую от него и ожидала Софья: он ее как бы не замечал, вовсю ухаживая за дочерью Аллы. Наташка млела, а сам Алекс боковым зрением наблюдал за реакцией Софьи: замечает ли она, что он ее не замечает? Это даже не забавляло ее. Единственный раз за вечер она открыла рот, когда Петрович, самовольно взявший на себя функции тамады, предоставил слово ей - "прекрасной и очаровательной Сонечке, лучшей подруге моей дражайшей Аллы". Софья сначала хотела сказать то, что обычно говорят в таких случаях, но... Алла смотрела на нее с таким обожанием... В руках она держала рюмку, щеки уже заалели. Это был ее вечер.
– Петрович, - попросила-скомандовала Софья.
– Там, в углу, стоит картина, разверни ее. Пузатый Петрович с неожиданной ловкостью выполнил приказание.
– Алла Ивановна, - начала Воронова.
– Сегодня я дарю тебе картину. Это современный художник. Маслов. Живет где-то в деревне под Тверью. На мой взгляд, очень хороший художник. Мне он очень близок... Посмотри, Алла Ивановна, повнимательнее на картину. Кстати, выполнена не кистью.
– А чем же?
– простодушно спросила Петрова.
– Сапожным ножом. Есть такая техника.
Гости зашумели.
– Богата же Русь талантами, - прочувственно произнес муж Аллиной подруги и компаньонки Тони Шишкиной.
– Разумеется, - выждав паузу, спокойно продолжала Софья.
– Но я сейчас хочу сказать о другом. Видишь, Алла Ивановна, на картине то ли лес, то ли чаща. За деревьями угадывается домик. Светится огонек... Ты лучше меня знаешь, дорогая моя, как сурова и жестока жизнь - темный лес. Кому-кому, а тебе многое пришлось пережить... Петрова продолжала держать рюмку в руке, но голову опустила. Глаза наполнились слезами.