Кубачинские рассказы
Шрифт:
— Точно, дядя! — с ходу подхватил юный гость. — У нашего председателя именно такие рощи, если считать орешник за анар, орех — за гранат, а двухпудовую гирю— за штангу в шестьсот килограммов!
Мастер схватился за живот. Инженер поперхнулся так, что жене пришлось постучать своего супруга кулачком по широкой спине.
— Вот тебе и анары, Асхаб! — закатывался мастер Максуд, хлопая в ладоши.
— Что ты говоришь, парень, — вскипел кузнец, — ты что, не видел республиканскую газету, где рощи нашего председателя сравниваются с хвалеными цитрусовыми плантациями?!
Бахадур и эту шутку оценил по достоинству:
— Верно, дядя! Это только здесь в городе не знают, что наш аул окружен райскими садами: ветви ломятся от плодов; одно дерево по-разному плодоносит: внизу — манго, наверху — бананы, справа — финики, слева — ананасы!
— Замолчи! — рявкнул кузнец. И тут же прихлопнул рот рукой: не следует так вести себя с гостем, хотя он и младше тебя. — Ты, парень, напрасно меня на смех поднимаешь...
— Я?! — изумился Бахадур. — Это вы, дядя, разыгрываете всех нас...
— Нет, ты вспомни, на всю первую страницу газеты был снимок: наш председатель в анаровой роще, — не унимался кузнец.
— Для славы чего не сделаешь, чтоб в газету попасть, наш толстяк мог и в чужой сад залезть!..
— Как ты сказал о нашем председателе? «Наш толстяк»? Кто это?..
— Да наш же, Мустафа, помните, дядя, пришел Мустафа с войны: самый худой и самый длинный. А теперь посмотрели бы: апогей с перигеем сравнялись, очень упитанный стал. Может, и от возраста...
— Мустафа?.. Упитанный? А куда вы дели председателя Алибека? Маленький такой, рванулся в небо на метр сорок вместе с папахой!..
— Не было у нас Алибека... — Парень нахохлился, ну точь-в-точь воробей в дождливый вечер. — Я с детства помню только одного председателя — Мустафу. Толстяка Мустафу.
— Стой, стой, друг! Скажи-ка, ты сам из какого аула?
— Я?!
— Нет, ты!
— Из Гулебки я...
Теперь за столом громче всех хохотал кузнец. Остальные усмехались, понимая, в какое неловкое положение попал воробышек. Кузнец поднялся со своего места, подошел и обнял пария за опущенные плечи:
— Я, дорогой, из аула Банава, есть такой, недалеко от Дербента. Ваши Гулебки — вон они где, в Сирагинских горах, а мой Банава — вон он где, у самого синего Каспия. Ясно?!
Бахадуру все стало ясно: ошибся, ох как ошибся он, сев за чужой стол. Он поднялся, поправил пояс и оглядел собравшихся:
— Простите-извините меня, почтенные. Я виноват и перед вами. Пусть всегда в этом доме будет так тепло и радушно, как сегодня. Мать сказала: не может того быть, чтобы ее брата из рода Сурхаевых не знали в городе; для нее город — такой же аул: все знают каждого, а каждый знает про всех. Вы так любезно встретили... я подумал... конечно, вы и есть мои родственники. Позволил себе шутить, как с односельчанами... Простите-извините, еще раз прошу...
— Ну, ну, пустое говоришь! — успокаивал кузнец гостя.
— Позвольте, я уйду...
— Нет, нет, — вмешалась Меседу. — Гость в такой день — счастье для нас, для нашего маленького. И... даже интересно, как ты здорово поддел моего Асхаба, — засмеялась она молодо, звонко.
— Спасибо. За все я благодарен... но лучше я пойду искать своего родственника. У меня еще два адреса...
— Э, нет, дорогой! Есть дело поважнее, чем анаровые рощи аула: надо моему сыну дать имя. Как можешь уйти?
— Почему это «моему» сыну? — вскинула тонкие дуги бровей Меседу.
— А как надо сказать? — не понял кузнец.
— Поглядите, люди! Работает на заводе, в коллективе, а дома ведет себя единоличником! Что ж, по-твоему, сын только твой? Я, значит, не принимала никакого участия?
— Правильно, Меседу! — поддержал мастер. — Так его, воспитывай, сбивай спесь.
— Хорошо, хорошо, пусть будет — наш сын.
— Пусть — совсем нехорошо! Что значит «пусть»?
— Опять не так сказал? Да, да — наш сын. Теперь довольна? Друзья! — Кузнец обратился ко всем и обнял Бахадура за плечи по-родственному, будто два аула — Гулебки и Банава — испокон веков стоят так близко друг от друга, что уже никто и не может сказать, идет ли он по тропинке Банава или уже спустился на землю Гулебки — День этот запомним по двум событиям: встрече с нашим молодым кунаком Бахадуром и тем, что сегодня дадим нашему сыну имя. Мы тут с Меседу не только спорили, но успели обсудить и решили...
— Что же вы решили? — не дождался конца паузы инженер.
— ...Не отступать от доброго горского обычая: в честь нашего юного кунака назвать первенца Бахадуром. Дерхаб!
Все подняли бокалы. Взволнованный Бахадур на этот раз забыл строгие наставления тренера. Да и чем угрожает один бокал вина, выпитый по такому торжественному поводу? Говорят, в одном ауле отец крепко проучил своего сына кизиловой тростью: не за первую рюмку и не за последнюю, а за все те, что были между ними: больше десяти раз, говорят, прогулялся кизиловый сук по спине и бокам выпивохи. Синяки сошли, а память осталась. Так что, если кто не попадет к чародею-врачу, можем предложить курс лечения от пагубной страсти к вину у нас — в горах кизил растет повсеместно.
Первый и единственный бокал за всю свою жизнь осушил Бахадур. Он поблагодарил собравшихся, родителей новорожденного, дал клятву быть старшим братом мальчику, который с этой минуты носит его имя, и закончил свой тост добрым даргинским словом, смысл которого составляют самые светлые, самые сердечные пожелания: — Дерхаб, Бахадур! Дарю тебе имя!
1972
ЗЕМЛЯ
Зима в горах выдалась необычно мягкая. И день выдался особенный — располагает поневоле к раздумьям о жизни. Небо похоже на бирюзу с белыми прожилками, и вправлено оно в золотые зубцы улыбчивого солнца. Земля дышит теплом. Кое-где, правда, еще отливается радугой белый снег. Земля... Сколько мудрого и доброго, печального и светлого заключено в этом одном слове, близком каждому человеку. Земля — кормилица наша щедрая, в ней наши песни, наши надежды. Земледелец — разве это слово не звучит так же гордо, как кузнец или поэт.