Кубарем по заграницам (сборник)
Шрифт:
— Тело греческого бога, — добавил Кузя, прячась за кресло, — а мозги, как греческая губка.
Раздался писк мыши в могучих кошачьих лапах — снова Кузя, как птичка, вспорхнул на шкаф.
— Меценат! — прогремел Новакович. — Вы скучаете?
— Очень. Ты ж видишь. У этих двух слизняков нет никакой фантазии.
— Меценат! Можете заплатить за хорошее развлечение 25 рублей?
— Потом.
— Нет, эти денежки — мои кровные. Предварительные расходы. Надо вам сказать, ребята, что нынче утром выхожу я из дому, сажусь в экипаж…
— В
— Ну, в трамвай, это не важно. Подкатываю к ресторану…
— …называемому харчевней, — поправил Кузя.
— Что? Ну, такое, знаете… Кафе одно тут. Вроде ресторана. Сажусь, заказываю бутылочку шипучего…
— …квасу, — безжалостно закончил Кузя.
— Что-о? — грозно заревел Новакович.
— Сними меня — тогда ври, сколько хочешь. Слова не скажу.
— Сиди, бледнолицая собака. Ну, ребята, долго ли, коротко ли — не важно, но познакомился я в этом кафе с одним молодым человеком… Ароматнейший фрукт! Бриллиантовая капля росы на весеннем листочке! Девственная почва. Представьте — стихи пишет!! А? Каков подлец?! Будто миру мало одного Мотылька, пятнающего своими стихирами наш и без того грязный земной шарик!
— Телохранитель! — прошипел, как разъяренный индюк, Мотылек. — Не смей ругать мою землю. В Писании о тебе сказано: из земли ты взят, в землю и вернешься. И чем скорее, тем лучше.
— Ага! Не любишь беспристрастной критики?! Кстати, вы знаете, какие стихи мастачит мой новый знакомый? Я запомнил только четыре строчки:
В степи – избушка. Кругом – трава, В избе – старушка Скрипит едва!..— Каково? Запомните, чтоб цитировать. Я его с собой привел.
— Кого?!
— Этого самого. Внизу ждет. Я ему сказал, что это очень аристократический дом, где нужно долго докладывать.
В скучающих глазах Мецената загорелось, как спичка на ветре, ленивое любопытство.
— Веди его сюда, Новакович. Если он действительно забавный — пусть кормится. Нет — сплавим.
— Двадцать пять рублей, — хищно сказал Новакович, — я на него потратил. Ей-богу, имея вас в виду! Верните, Меценат.
— Возьми там. В ящике стола. Вы, дьяволы, для меня хоть бы раз что-нибудь бесплатно сделали.
— Ах, милый Меценат. Жить-то ведь надо. Хорошо вам, когда сделал в чековой книжке закорючку — и сто обедов с шампанским в брюхе. А мы народ трудящийся.
Когда он прятал вынутые из ящика деньги, Мотылек сказал, поглаживая жилетный карман:
— Телохранитель! Ты теперь обязан из этих денег внести четыре рубля за мои часы в ломбарде. Иначе я испорчу твоего протеже. Все ему выболтаю — как ты его Меценату продаешь.
Меценат удивился:
— Опять деньги на часы? Да ведь ты у меня вчера взял на выкуп часов?!
— Не донес! Одной бедной
— Не той ли, что скрипит в избушке, а кругом трава?
— Нет, моя старушка городская.
— Как теперь быстро стареют женщины, — печально сказал Кузя сверху. — В двадцать два года — уже старушка.
Мотылек покраснел:
— Молчи там, сорока на крыше!
Вышедший во время этого разговора Новакович вернулся, таща за руку так разрекламированную им «бриллиантовую каплю росы».
Глава III
Куколка
Это был застенчивый юноша, белокурый, голубоглазый, как херувим, с пухлыми розовыми губами и нежными шелковистыми усиками, чуть-чуть видневшимися над верхней губой. Одет он был скромно, но прилично, в синий, строгого покроя костюм, в лаковые ботинки с серыми гетрами и с серой перчаткой на левой руке.
— Вот он — тот, о котором я говорил. Замечательный поэт! Наша будущая гордость! Байрон в юности. А это вот тот аристократический дом, о котором я вам рассказывал. Немного чопорно, но ребята все аховые. Тот, что на диване, — хозяин дома — Меценат, а этот низший организм у его ног — Мотылек. Он — секретарь журнала «Вершины» и может быть полезен вам своими связями.
— Очень приятно, — робко пролепетал юноша, тряся пухлую Меценатову руку с длинными холеными ногтями. — Я очень, очень рад. Новакович много о вас говорил хорошего. Моя фамилия — Шелковников. Имя мое — Валентин. Отчество — Николаевич…
— Бабушку мою звали Аглая, — в тон ему сказал Кузя, свешивая голову с вершины шкафа. — Мопсика ее звали — Филька. Меня зовут Кузя. Познакомьтесь и со мной тоже и, если можете, — снимите меня со шкафа.
Шелковников с изумлением поглядел наверх и только теперь заметил Кузю, беспомощно болтавшего ногами.
— Простите, — смущенно воскликнул он. — Я вас и не заметил. Очень приятно. Моя фамилия Шелковников. Мое имя…
— И так далее, — сказал Кузя. — Снимете меня или нет?
— Не трогайте его, — схватил Шелковникова за руку Новаконич. — Это я наказал его за грубость нрава. Пусть сидит.
Вошла Анна Матвеевна с приборами на подносе, с двумя бутылками коньяку и скатертью под мышкой.
— Этого еще откуда достали, — ворчливо сказала она, оглядывая новоприбывшего. — Ишь ты, какой чистенький да ладный. И как это вас мамаша сюда отпустила?
Заметив, что гость окончательно смутился, Меценат попытался ободрить его:
— Не обращайте на нее внимания — это моя старая Анна Матвеевна. Она вечно ворчит, но предобрая.
Юноша вежливо поклонился, чуть-чуть прищелкнув каблуком, и почел нужным представиться старухе:
— Очень рад. Моя фамилия Шелковников, мое имя…
— Уху сварили, Кальвия Криспинилловна? — осведомился Мотылек, оттирая плечом нового гостя. — Знаешь, Телохранитель, у нас сегодня пикник в этой комнате. На ковре будем уху есть. Ловко?