Кубики
Шрифт:
Агеев вздрагивает, промаргивается и зряче смотрит на Малышева:
— Вот ты какой...
— Ты видишь меня? — удивляется Малышев.
— Сейчас да. Тот, кто носит мои глаза, заснул. Он так редко спит! Максимум час или два. Пока он спит, я вижу пространство перед собой. Сейчас тебя вижу. Эти его короткие сны, о которых Липатовы не подозревали, мне помогли. Я исхитрился, я тайно пищу прятал в карманы. А потом кошек прикармливал. Чтобы они ко мне привыкли и не боялись. Меня Липатовы на улице дышать воздухом оставляли. Кошек прикормил. Затем в один из снов спички на кухне украл. В другой раз, когда прозрел на час, закричал: «Кис, кис», — кошки набежали, я двух задушил, глаза у них выковырял и на спичках
Агеев зло сжимает кулаки, вспоминая прежнее.
— От того, кто с моими глазами ходит, я узнал, как убить колдунов Липатовых. Выведал случайно, он прогляделся, а я увидел и запомнил. Нужен нож специальный! Нечисть вообще ножей боится. У меня в доме кругом ножи. Они повсюду, только скрытые. Ими и защищаюсь от колдунов. Под порогом нож острием вверх забит, чтобы не пришли за мной Липатовы. В каждом окне по ножу приспособил — посередине и лезвием вниз. В дымоход вставил нож, в отдушины. Ни бес, ни колдун не пролезет...
— Одолжи мне на время твой нож против колдунов, — просит Малышев.
— Нету, — печалится Агеев. — Отобрали. Да и не мог бы я тебе его сейчас отдать. Ты же к вечеру пришел. А после захода солнца нельзя давать острое.
— А сам говоришь, что дома у тебя полно ножей, — обижается на жадность Малышев.
— Так эти ножи не помогут! — с досадой восклицает Агеев. — Они же обычные, магазинные. На колдуна нужен нож с перекрестка трех дорог. Он вырастает в земле на первую ночь новолуния. Я кошачьей сажей веки мазал и тайно по ночам ходил перекресток искать. Нашел ближний, достал из земли нож. А воспользоваться толком и не сумел! — Агеев с досадой бьет рукой по столу. — Дурак я, за женой погнался, а надо было тестя с тещей первыми резать! И нарисованные сажей глаза подвели. Я на улицу побежал за женой, а мне кто-то из ведра водой плеснул. Сажу смыл, и я снова ослеп. Вот колдуны меня и повязали. Только все равно не помогло бы! Одного ножа мало. Колдуна недостаточно подрезать, его сжечь потом следует. Это я позже из своих украденных глаз подсмотрел, когда уже у родителей поселился. Слушай, — Агеев берет Малышева за руку. — Найди перекресток трех дорог, возьми нож. Он колдуна парализует. А после его бензином облей и подожги. Бензин прежде надо в церкви освятить, как воду, но так, чтобы священник не знал. Вначале колдуна ножом обездвижишь и священым бензином сожжешь!
— А где перекресток трех дорог? — спрашивает Малышев.
— Тот, что я возле Пресненского нашел, колдуны сторожат, и новый нож раньше те вынимают. Ищи другой перекресток, но торопись, пока глаза свои остались.
Малышев с грустью и жалостью смотрит на сумасшедшего Агеева.
— Ты старайся в красном ходить, — советует Агеев. — А будут Липатовы белое предлагать, не носи. И еще: перед тем, как бензин святить, надо поставить свечки в трех церквях, там где за упокой: «Упокой, Господи, врагов моих». Спаса купи, над кроватью повесь, молитвы читай — помогает. А теперь прощай, — говорит Агеев. — Больше мы не увидимся.
— Почему? — спрашивает Малышев.
— Ты мне не поверил и скоро пропадешь.
— А если я от них просто съеду или с Мариной Липатовой разведусь?
— Они тебя уже не отпустят. А даже если и сбежишь, спрячешься — все равно поздно. Сглазили тебя Липатовы!
С тяжелым сердцем Малышев едет домой в Пресненское. Всю дорогу он думает об Агееве. Уж слишком безумны его речи. Малышев решает пока не торопить события и присмотреться к Липатовым. Он вспоминает: в прихожей действительно торчит в стене пустой гвоздь, где по словам Агеева, раньше висела икона, а потом зеркало,
Малышев видит пруд и решает искупаться и охладить разгоряченную голову. Сворачивает мотоцикл с дороги, подъезжает к берегу, поросшему сухим камышом. На деревянных мостках, свесив ноги, сидит девочка. На светлой, в горошину, ткани платьица две черных косички.
— Теплая вода? — спрашивает издалека Малышев, чтобы не испугать девочку. Та, не поворачиваясь, хрипло говорит:
— Скажешь Липатову, пусть икону сегодня вешает.
Во рту Малышева сохнет слюна:
— Какую икону?
— Не твое дело. Липатов сам знает. Так передашь или других просить?
— Это в кого же ты деловая такая? — строгим голосом говорит Малышев.
— В отца своего, — пожимает плечами девочка.
— А кто он?
— Молитву «Отче наш» знаешь? — спрашивает девочка.
— Знаю, — говорит Малышев.
— Тогда прочти.
— Отче наш, иже еси на небесех... — послушно читает Малышев, доходит до последней строчки: — И не введи нас во искушение, но, избави нас от... — язык Малышева заплетается.
Он пытается повторить: — Но избави нас от... — и смотрит в худенькую спину девочки.
— Мой отец тот, — две косички на миг превращаются в змеек, — про кого ты произнести не можешь. Теперь поезжай к Липатовым! — приказывает девочка.
Малышев, пятясь, убегает к мотоциклу, заводит мотор. Малышева колотит озноб. Только встречный ветер и ухабы, сотрясающие мотоцикл, окончательно прогоняют наваждение.
А в прихожей у Липатовых, на пустом гвозде, где раньше висело разбитое Агеевым зеркало, уже появилась икона с непонятным святым. Это даже не икона, а портрет старика, написанный в стиле иконы. Имя святого выведено внизу золотой полустертой вязью, которую не разобрать. Малышев смотрит на святого, и ему почему-то делается страшно.
С того вечера тревога поселяется в душе Малышева. Он старается лучше приглядываться к чужой семье. Он также нюхает запахи, чтобы разобраться, где нечисть. В доме часто пахнет калом или мочой, а Марина Липатова источает половые запахи.
Малышеву чуть ли не каждый день дают есть холодец. Малышев теперь от холодца отказывается, хоть теща и бубнит над ухом, дескать, зять распоясался и домашнего не ест. Также Малышев ходит в красной футболке. Марина Липатова говорит, что футболка пропотела. Однажды спросонья он слышит, как теща советует его жене Марине: «Пусть в белом ходит, не давай ему красное носить». С утра Малышев не находит своей красной футболки. Он требует: «Верни!» — но Марина отмахивается: «Не помню, куда ее сунула, возьми белую футболку».
Малышев начинает ругаться, но тут входит тесть и стыдит его, что по таким пустякам не ссорятся.
Много чего странного замечает теперь Малышев. К примеру, теща на столе месит тесто, а по телевизору показывают шахту в Донбассе. Тесть при этом сообщает: «Вот, мы пироги сделаем, а там беда получится...»
Малышев догадывается, о чем идет речь: вроде как из-за пирогов погибнут шахтеры. И верно, вскоре передают об аварии на шахте.
Малышеву как-то снится, будто тесть с тещей насильно накормили его холодцом. Он просыпается, и что-то липкое стекает с губ по подбородку. Малышев утирается и думает, что это просто слюна, а не холодец. Скрутило кишечник, Малышев идет на двор в туалет оправиться. Потом глядит в выгребную яму. На душе почему-то возникает ощущение расставания и сиротства. Малышев понимает, что сходил в туалет частью себя. Он возвращается в дом. В прихожей вдруг высвечивается икона с неизвестным святым, словно за окном полыхнула фарами случайная машина. У святого злые, пустые, без зрачков, глаза. Малышева одолевает страх. Изображение гаснет. Малышев замечает в прихожей черный силуэт, горящие глаза и лохматое лицо, и ожившая тень проходит сквозь Малышева.